Онлайн книга «Золотая шпага»
|
Огинский, однако, не выказал особой радости, мысли его были уже далеко, и раны давали себя знать. – Пора мне, ты уж прости. Внизу ждет карета, я ведь к тебе на минутку… Может быть, больше не увидимся. Когда Засядько, проводив графа, вернулся, в комнате кипели страсти. Тон задавали братья Глинки: Сергей и Федор. Придерживаясь разных взглядов – один издавал журнал «Русский вестник», где выступал с монархических позиций, другой был сторонником якобинства, – сейчас оба удивительным образом сошлись на ненависти к французам. – Вам факты? – кричал кому-то Сергей. – Пожалуйста! Генерал Кутайсов, смертельно раненный под Бородином, последние слова произносит по-французски. Переписка, в которой Ростопчин и Воронцов изливают желчь против французов, ведется на французском языке. На триумфальной арке, воздвигнутой в Царском Селе в честь побед Александра – русского царя! – над Францией, красуется сделанная по-французски надпись: «Моим товарищам по оружию»… Он набрал в грудь воздуха, собираясь выпалить новую тираду, но моментом воспользовался его брат Федор, которому тоже было что сказать: – Француз герцог де Ришелье становится наместником императора на юге и вместе с другими французами – графом де Лонжероном, маркизом де Траверсе, графом де Мазоном, инженером Базеном и другими – основывает город Одессу, развивает ее торговлю с Марселем, заканчивает постройку портов и крепостей в Херсоне, Кинбурне, Севастополе, создает школы и театры, ставит аббата Николая во главе своего лицея в Одессе… – Простите, Федор Николаевич, – прервал Засядько, – вы восхваляете или порицаете герцога? Разве не достойны уважения его заслуги перед Россией? – Достойны, – ответил Федор яростно. – Но на кой черт нам французы? Или мы сами не можем строить города? Прямо помешались на французском! Я бы сажал в тюрьму всякого, кто заговорит не по-русски! Засядько с неудовольствием покачал головой: – Если сказано умно, то не все ли равно, на каком языке? – Не все равно, – упорствовал Глинка. – Слишком мы уступаем позиции всему французскому. Нет у нас национальной гордости. Засядько в ответ стал загибать пальцы: – Крылов в своих комедиях «Урок дочкам» и «Модная лавка» зло высмеивает галломанов, Озеров ставит на сцене «Дмитрия Донского», под татарами, иго которых сокрушил Донской, подразумевает французов. Крюковский в своей трагедии «Пожарский» имеет в виду 1812 год. Жуковский пишет «Песнь барда над гробом славян-победителей» и «Певец во стане русских воинов». Карамзин в записке «О древней и новой России» дает настоящий антифранцузский манифест. Кропотов в «Надгробном слове моей собаке Балака» поздравляет пса с тем, что тот никогда не читал Вольтера… Он разжал загнутые пальцы и поклонился в сторону плотного человека в партикулярном платье, который наблюдал за их спором. – Николай Иванович в своем журнале «Сын Отечества» проповедовал священную войну против Наполеона и всего французского… – И сейчас проповедую, – согласился Греч. – Я против всего, что не является русским. За его спиной поднялся загорелый человек в форме морского офицера, вопросительно взглянул на Засядько: – Может быть, мне лучше уйти, Александр Дмитриевич? – Подождите, Отто Евстафьевич, – остановил его Засядько. – Я полагаю, что Николай Иванович разъяснит свои взгляды или извинится… Греч всплеснул руками: – Помилуйте, я вовсе не имел вас в виду, когда говорил об иностранцах! Господи, да всякий знает, что ваш руководитель Крузенштерн – первый русский мореплаватель, совершивший кругосветную экспедицию. Повторяю: русский. И вы, Коцебу, уже вошли в анналы морской истории как русский мореплаватель! Так что, пожалуйста, не принимайте на свой счет мои выпады… А если вам и показалось, что я задел вас, покорно прошу извинить. Всему виной мой несносный характер: вечно перегибаю палку! Засядько подошел к окну, отдернул штору. Солнце выглянуло из-за туч, обласкало город золотыми лучами. Насупившиеся спорщики невольно залюбовались панорамой Санкт-Петербурга, этой Северной Пальмиры. Все поняли, на что хотел указать генерал. Город быстро строится, но строится опять же при участии французов и итальянцев. Монферран принялся за постройку величественного, роскошного Исаакиевского собора. Тома де Томон строил здание Биржи, Росси – новый Михайловский замок… – Учиться не зазорно тому, чему стоит учиться, – нарушил молчание Засядько. – Только всегда ли учимся тому, чему надобно? Сейчас все говорят по-французски, лишь в деревнях еще слышен русский язык… а я застал время, когда говорили только на немецком! Он видел посерьезневшие глаза. Время, о котором говорил, было не в какие-то отдаленные эпохи. Отцы и матери собравшихся и сейчас знают немецкий лучше родного. И лучше новомодного французского. Немецкий вошел в обиход еще при Петре, а при последующих правителях усилиями Бирона вытеснил с императорского двора, а затем и вовсе из столицы русскую речь. Как сейчас все говорят на французском, так все говорили на немецком… – Ну, изгоним мы французскую речь, – сказал Засядько, – ну и что? Придет другая напасть. Третий язык Европы – британский. Мы еще на англицком не говорили. – Англия далеко! – воскликнул Греч. – Но товары ее на наших рынках, – напомнил Засядько. – Война началась из-за чего? Бонапарт пытался перекрыть пути доставки ее товаров по Европе. Континентальная блокада! Россия отказалась, Бонапарт и двинул войска… Греч задумался, пошевелил губами: – Высший свет России, говорящий по-аглицки? Нет, это вовсе нонсенс. – Если бы… – покачал головой Засядько. Он посерьезнел, глаза стали грустными. – Еще как заговорит! Мода есть мода, ей подчиняются охотнее, чем законам, родителям, церкви, даже естественным потребностям… Если только в моду не ввести употребление русского языка. Греч внезапно спросил в упор: – А вы, Александр Дмитриевич? Страна, в ее лучшей просвещенной части, раскололась. На франкоманов и франкофобов. А вы… видите вовсе третий путь? Засядько признался: – Третий путь труднее. Бороться за или против всегда легче. Я – националист. Русский националист. Что означает сие слово? Это значит, что я не возлагаю всю тяжесть цивилизации ни на Францию, ни на Англию, ни на какую другую страну. Мы все делаем общее дело: строим просвещенный мир. И Россия обязана – слышите, обязана! – внести свой вклад. А если же она примет французский язык, то тем самым сядет Франции на шею и скажет: вези! Вноси и за меня лепту в общую сокровищницу. Понимаете? Я всегда работал каторжно. И я хочу, чтобы Россия принесла что-то свое ценное, добытое ею, и положила на алтарь человечества. Нечего прятаться за спинами Германии или Франции! По моему глубокому убеждению, любой человек, который начинает у себя на родине принимать язык и манеры другого народа, просто трус и лодырь. Да-да, трус и лодырь! Трус, потому что страшится ответственности, пусть-де за меня отвечает Франция, а лодырь потому, что пристраивается к чужому пирогу, не желая выращивать свой хлеб. Ну а так как Русь – страна непуганых лодырей, то нам еще придется до-о-о-олго трудиться, чтобы доказать простую истину: дабы нас Франция и другие страны уважали, нам надобно говорить на своем языке, нести свою ношу, вкладывать свой камень на стройке общего Храма рода людского! |