Книга Замануха для фраера, страница 56 – Евгений Сухов

– Ну, он местный, ему тридцать два года, воевал, комиссован из армии по ранению. Отца нет, мать умерла во время войны. Одно время работал на Пороховом заводе грузчиком, был уволен за пьянку. В сорок седьмом сел по статье за тунеядство. Освободился в мае этого года. Самый горький пьяница во всех Бутырках…

– И их окрестностях, – добавил Минибабаев.

– Возможно, и так, – согласился Коноваленко.

– После освобождения он так и не устроился на работу?

– Как же, устроился. Проработал до середины июня, и его уволили за прогулы, – ответил участковый.

– А вы? – спросил Рахметкул Абдулкаримович.

– Что, я? – не понял Коноваленко.

– Куда вы смотрели: человек месяц уже нигде не работает, пьет беспробудно, а вам хоть бы хны?

– Вовсе не «хоть бы хны», – набычился Коноваленко. – Я дважды с ним разговаривал, пуганул новым сроком, и он обещал устроиться на работу. По трудовому законодательству, товарищ оперуполномоченный, он имеет право искать работу два месяца, а прошел только месяц.

– Ладно, – Минибабаев примирительно посмотрел на участкового. – Вот вы сказали, что Охлябина ударили по голове топором. А откуда это вам известно?

– Так, характер ранения о том говорит, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко. – Такую рану ничем больше и не нанесешь, ни поленом, ни трубой, ни фомкой. Только обухом топора. Нагляделся я, – добавил он, – на такие ранения.

– Ясно, – сказал Минибабаев. – А кто обнаружил Охлябина?

– Баба Настя.

Оперуполномоченный вскинул на Коноваленко глаза.

– Мне что, так и писать: баба Настя? – раздраженно спросил он.

– Простите, – Коноваленко подобрался и четко, почти по-военному ответил: – Потерпевший был обнаружен в кустах репейника пенсионеркой Кочкиной Анастасией Самсоновной. В районе десяти часов с четвертью. Она вышла выливать помои, выплеснула их и услышала стон. Прибежала ко мне, я вызвал «неотложку», сообщил в милицию и провел предварительный опрос Кочкиной.

– Все правильно, – сказал Минибабаев. – Проводите меня до этих кустов репейника, где был обнаружен потерпевший Охлябин. А потом побеседуем еще раз с гражданкой Кочкиной.

– Идемте, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко и поправил гимнастерку.

* * *

Савелия Николаевича заперли в камере с одной широкой шконкой вдоль стены, зарешеченным оконцем под самым потолком и вонючей парашей возле дверей, обитых толстой жестью. На шконке, скрючившись, лежал, уткнувшись лбом в стенку, какой-то замшелый дедок, а посередь ее, сложив ноги кренделем и покуривая цигарку, сидел и щурился на Родионова парень лет девятнадцати.

– Мир дому, – поздоровался Савелий Николаевич и присел на краешек шконки.

– Тебе, дядя, присаживаться никто не разрешал, – выпустил изо рта дым парень и ткнул Родионова в спину.

– С чего бы это? – хмыкнул Родионов.

– А с того, что твое место у параши.

– Ты, зеленый, попридержи язычок. Он еще тебе пригодится, чтобы… – и тут Савелий Николаевич завернул такую фразочку, что парень ничего не понял, а дедок приподнял голову, присел, облокотившись спиной о стену, и пристально посмотрел на Родионова.

– Давненько я не слышал такой фени, – наконец, произнес дедок уважительно.

– Это феня? – удивился парень.

– Блатная музыка, – сказал дедок. – На ней самые уважаемые мазы еще до совдепии разговаривали. Да и нынешние воры в законе, кто постарше, оченно ее почитают. А вы кто, гражданин?

– Меня зовут Савелий Николаевич, – ответил Родионов.

– В законе? – спросил дедок.

– Был в законе, – ответил Родионов. – Теперь на пенсии.

– А погоняло? – спросил дедок. – Я, к примеру, Штырь. Не слыхали?

– Нет, – ответил Савелий Николаевич, – не слышал. А погоняло у меня по имени, Савелий.

– А какой вы масти? – спросил парень. – Ну, были?

– А тебе зачем знать, чиграш? – недобро посмотрел на него Савелий Николаевич. – Много вопросов – хуже сон.

– Ну, интересно.

– Вы не волнуйтесь, Савелий Николаевич, этого паренька я знаю, – сказал Штырь. – Из фартовых он, кличка Бубен.

– Бубен? Головастый, значит?

– Сообразительный, – подтвердил дедок.

– А что же он ермолая из себя строит?

– Это по молодости, – ухмыльнулся Штырь. – Это изживется.

– Да уж, – согласился Родионов. – Молодость – это то, что всегда проходит…

Он прислонился плечом к стене и замолчал. Тревожить его не решились ни старый, ни молодой.

* * *

Кусты репейника были просто густой растительностью, куда сливались помои и выбрасывался разного рода мусор и ненужный хлам. В общем, помойка на задах нескольких дворов. Так что смотреть особо было не на что: поломанные стебли колючей пожелтевшей травы и пятна крови на примятых листьях. А вот допрос бабы Насти кое-что принес. Правда, не в пользу версии о причастности к убийству ископаемого уголовного реликта-пенсионера Савелия Николаевича Родионова.

Анастасия Самсоновна Кочкина, в быту баба Настя, оказалась дородной и весьма пожилой женщиной с постоянной одышкой. Она задыхалась от ходьбы, от наклонов и от разговоров, словно не ходила, наклонялась или разговаривала, а бежала несколько верст, не останавливаясь. После одной-двух фраз ей непременно надо было перевести дыхание, причем она потела и отдувалась, как паровоз.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, милок.

– Оперуполномоченный по уголовным делам Минибабаев. Мне необходимо задать вам несколько важных вопросов.

– Это про Жорку-то Охлябина? – спросила баба Настя. – Так ведь задавали уже. И он вот, – кивнула она в сторону участкового уполномоченного, – и милицейские, что приезжали, уф-ф.

Бабка помахала на себя углом платка, повязывающего голову.

– Придется вам ответить еще раз, – настойчиво произнес Минибабаев тоном, не терпящим возражений, после чего баба Настя прониклась к оперуполномоченному по уголовным делам должным почтением, почувствовав в нем начальника. Она ко всем начальникам, настоящим и будущим, проникалась и относилась с подобающим почтением. Это сидело в крови ее матери, бабки, прабабки и так далее. Ну, и в ее собственной крови. Гены, надо полагать…

– Итак, – начал Рахметкул Абдулкаримович, достав блокнот и карандаш, – во сколько вы обнаружили раненого Охлябина?

– В одиннадцатом часу, – ответила баба Настя.

– А точнее?

– Примерно четверть одиннадцатого.

– Хорошо, – записав несколько строк в блокнот, произнес Минибабаев. – Как это случилось?