Онлайн книга «Бытие наше дырчатое»
|
Входную дверь Разяев легкомысленно запирал всегда на один оборот, из-за чего у них в своё время с Марусей то и дело вспыхивали серьёзные перепалки. Теперь и попрепираться не с кем. Разяев скорбно повернул ключ, потянул за ручку, однако та не подалась. Что за новости? Закрыл от тоски на два оборота? Так и есть, на два. Недоверчиво хмыкнув, ещё раз провернул ключ. Надо полагать, с разводом Разяев смирился, поскольку, увидев с порога, что дверь в ту комнату, где лежали вещи, принадлежащие бывшей супруге, освобождена от висячего замочка и распахнута настежь, он подумал в первую секунду об ограблении, и только о нём. Попятился, готовый кинуться вдогонку за сотрудником отдела по борьбе с неорганизованной преступностью, когда в отпертом помещении что-то упало с шорохом и в дверном проёме возникла Маруся. Бледная, с широко раскрытыми глазами. — Лёха… — со всхлипом выдохнула она, вскинула руки и, стремительно подойдя к Разяеву, припала к светлой бежевой куртке. — Прости меня… Я была неправа… Чёрт бы драл все их гороскопы!.. Проделано это было с поистине ошеломительной быстротой, и тем не менее Разяев успел заметить, что бледность Маруси вызвана не только волнением, но и избыточным слоем пудры, имевшим целью скрыть фингал под левым глазом. Разяев любил жену и поэтому часто ей изменял. Стоило Марусе уехать, хотя бы ненадолго, как на него нападала такая тоска, что усидеть дома было просто невозможно. Сочиняй он стихи, стало бы одним лириком больше. А так приходилось спасаться по-другому: Разяев шёл к какой-нибудь Марусиной подруге, излагал сбивчивой прозой свои чувства к жене — и после четвёртой рюмки, как правило, утешения принимали интимный характер. Развод он переживал особенно тяжело. Мужья подруг уже начинали коситься с подозрением. К концу второй недели сердечная боль чуть притупилась, и Разяев начал прикидывать, как жить дальше. Видимо, по этой причине внезапное возвращение супруги отозвалось в нём не столько пьянящей радостью, сколько лёгким разочарованием. Почти возмутило. Растерянный, он стоял посреди комнаты и смотрел, как Маруся, стараясь не поворачиваться к нему левой скулой, мечется от одной груды вещей к другой, бессмысленно их перекладывает — и говорит, говорит, говорит. — Никогда, слышишь, ни-ко-гда не обращайся больше к этим проходимцам! — со слезой в голосе заклинала она. — Это не наше! Это всё наносное, с Запада, от сатаны… астрология, нумерология, фалеристика… — Почему фалеристика? — оторопело спросил Разяев, увлекавшийся в детстве собирательством значков и форменных пуговиц. — Фалеристика — это ж ордена… жетоны… — Да! Жетоны! Медальоны! Все эти твои знаки Зодиака… — Топнула ногой и заплакала. — И не смей их защищать… — Да я не защищаю… — Защищаешь! Разяев подошёл к жене, взял за вздрагивающие плечи. — Всё по-прежнему, правда?.. — жалобно спросила она. — А развод? — угрюмо напомнил он. Отстранилась, уставила на него тревожные стремительно просыхающие глаза. — Снова заявление подадим… — Не распишут. Мы по Зодиаку несовместимы… — Узнавал? — Узнавал. — М-мф!.. — Пребольно стукнула кулачком в грудь. — Мерзавцы!.. — Неистово оглядела брошенные как попало вещи. — Собираемся! — внезапно скомандовала она. — Куда? — В Лыцк. И действительно принялась укладываться. Несколько секунд Разяев оцепенело наблюдал, как Маруся освобождает большой чемодан на колёсиках от лишнего барахла. — Какой Лыцк? — заорал он. — Какой тебе Лыцк, дурёха? — Такой! — огрызнулась она. — Границу ещё не закрыли… И гражданство ещё можно менять… — А квартира? — Квартиру сдадим кому-нибудь… Куда она денется? Недвижимость — она и за рубежом недвижимость… — А жить где будем? В общежитии для беженцев? Выпрямилась, швырнула на пол какую-то кисею. — Мы не беженцы, — отчеканила она с достоинством. — Мы — политэмигранты. Мы — жертвы режима. Нас насильно разлучить хотели… по Зодиаку их бесовскому… Подумаешь, развели! Это тут развели… А в Лыцке православные коммунисты у власти. Там и слова-то нет такого «развод»… Короче, завтра с утра — в консульство. В Лыцком консульстве их приняли без очереди. Взволнованный рассказ об испытаниях, выпавших на долю четы Разяевых, был выслушан с сочувствием. Маруся превзошла саму себя: крыла почём зря хиромантию, эзотерику, гебраистику, очевидно путая её с герменевтикой, дважды ударилась в слёзы. О происхождении синяка никто не спрашивал, всё было ясно и так. Жертва режима есть жертва режима. Потом появился кто-то из высокого начальства с Орденом Трудового Красного Знамени на чёрной рясе. — Не хмурьтесь, не хмурьтесь, — дружески ободрил он Лёху. — Самое страшное уже, считайте, позади… — Да я не о том… — кашлянув, отозвался тот. Голова давно шла кругом, и Разяев плохо соображал, что и кому следует отвечать. — Насчёт трудоустройства… Вот я, скажем, сейчас без работы, мне всё равно… а Маруся-то у меня визажист… Краснознамённый чернорясец устало улыбнулся. — Поработала, поработала, я гляжу, баклужинская пропаганда, поработала… — мягко упрекнул он. — Не такие уж мы аскеты, как вам тут напели. Если хотите знать, визажисту в Лыцке дел непочатый край. Вот молодёжь наша, комсобогомол, моду завели: портреты вождей и угодников на щеках рисовать. А мы не против… Так что к Марусе вашей очередь выстроится. Будут, как говорится, подставлять левую взамен правой… А вы, хе-хе, полагали, мы сплошь в веригах ходим?.. Когда супруги Разяевы покидали консульство, очередь перед крыльцом возросла с шести человек до одиннадцати. На выходящих посматривали с завистью. — Они ж в загсах счастливые имена за взятки регистрируют!.. — жаловалась взахлёб ещё одна жертва режима. — Есть хоть один Тит среди олигархов? Нету! Я им говорю: «Ну не нравится мне моё имя! Почему раньше можно было сменить?» А они мне: «Раньше, — говорят, — при этом расположение планет не учитывалось…» Что ж, теперь из-за них век удачи не видать? — А я нарочно приборчик купил — ауроскоп называется… — подхватил другой. — Выходит буржуин из лимузина, я на него линзочку навёл — йо-опэрэсэтэ, думаю… Ореол! Право слово, ореол! Лучик к лучику — чисто солнышко! Зуб даю, ауромейкеров целую бригаду держит! У честного человека может быть такая энергетика? В-ворюги… — А меня на работу из-за отчества не приняли, — уныло присовокупил третий. — Раз Юрьевич, говорят, значит прагматичный эгоист. Жулик, короче… Оставив неудачников сетовать на судьбу, взволнованные супруги вышли из обнесённого чугунной решёткой дворика на Сказо-Троицкую улицу и устремились домой. День предстоял суматошный, чтобы не сказать сумасшедший, и, будьте уверены, таковым он и оказался. Квартиру сдали каким-то беженцам из Лыцка. Лишь поздним вечером Лёха улучил минутку и позвонил Анфисе — проститься. |