Онлайн книга «Катали мы ваше солнце»
|
– Небось, не влетит… – отвечала хозяйка. – Пусть хоть слово скажет – живо очувствуется… – Тут она с сомнением оглядела Чернаву с головы до ног. – Как звать-то? Погорелица назвалась. – Ступай за мной, – вяло повелела розмыслиха и повернулась к ней обширной увалистой спиной. – Лампу оставь в сенях… Тщательно вытерев ноги о рогожку, Чернава прошла за хозяйкой в дом и, поднявшись по певучей лесенке, оказалась в светлой чистой горнице, стены которой обиты были красной кожей. И та же самая кожа туго облегала скамьи, прикрытые шелковыми узорчато вышитыми полавочниками с суконным подбоем. Указав Чернаве на скамью, сама хозяйка плавно опустилась на стул с высоким прислоном и вновь принялась разглядывать гостью. – Значит, ворожишь… – молвила она наконец. – А сглазить можешь? – Да хоть сквозь каменную стену, – не смигнув ответила та. Почувствовала, что за этим-то ее и позвали. Неужто соперница завелась у хозяйки? Даже бы и не подумала… Вроде бы Завид Хотеныч до женского полу не падок, а вот поди ж ты!.. – А порчу напустить? – продолжала допрос размыслиха, не спуская с Чернавы тяжелого взора. – Отчего ж не напустить… – с деланным безразличием отозвалась покладистая ворожейка. – Можно и напустить… След гвоздем приколотить, али воду в ложке заморозить… – Ну, воду в ложке ты по нынешнему времени не больно-то и заморозишь, – вроде бы смягчаясь, ворчливо заметила дородная Перенега. – А след… – Повернулась к лежащему посреди покрытого подскатерником стола свертку и развернула холст. На свет явился вырезанный с тщанием кус подсыхающей глины с глубоким оттиском подошвы. – След и без тебя уже вынули. Ну-ка, взгляни… Чернава встала и, приблизившись к столу, осмотрела вдавлину. Дивное дело, след был мужской. И не от лаптя, понятно, – от сапога. С левой ноги. Острый загнутый носок, высокий каблук. А еще в свертке лежал большой ржавый гвоздь-троетес, которым, стало быть, и надлежало приколотить этот неведомо кем оставленный след. – Сразу не смогу, – сквозь зубы предупредила Чернава. – Гвоздь – незаговоренный, по всему видать… Заговорить надобно… Перенега поглядела на погорелицу с невольным уважением. Обстоятельность и неторопливость ворожейки пришлись ей по нраву. Что-что, а уж цену себе Чернава набить умела. – Долго заговаривать-то будешь? – спросила розмыслиха. Ворожея прикинула. – Да за ночь, пожалуй, управлюсь. А чей след-то? Имечко бы узнать – заговор крепче будет… Перенега замялась, кинула на нее опасливый взгляд, прикинула, смекнула. – На Родислава Бутыча заговаривай. Да покрепче, слышь… – Вестимо, – согласилась Чернава. – Человек-то, чай, не простой… – Пес! – вырвалось вдруг у степенной Перенеги. – Аспид [83] хищный!.. Холеное лицо ее чудесным образом исказилось, задергалось. – Чтоб его с уха на ухо перекосило! – изрыгала в ярости розмыслиха, потрясая уже кулаками, но со стула не вставая. – Спит и видит, как бы Завидушку мово Хотеныча из-под земли выпихнуть!.. У, чтоб ему прикинулось, змею!.. Слушая такие пожелания, Чернава струхнула. Вообразить себе человека могущественней самого Завида Хотеныча было просто невозможно. А уж приколотить ему след гвоздем… Вдруг дознается! – А он… кто?.. – еле вымолвила Чернава. Перенега опомнилась и, вздрогнув, уставилась на ворожею. Сердито повела носом, поджала губы. – Первый день, что ли, под землей? Родислава Бутыча не знаешь?.. Главный розмысл преисподней, сип ему в кадык!.. * * * – Докуку?! В волхвы?! Косолапый Плоскыня стоял, как пальцы растерявши. Горбатая улочка весело зеленела молодой, не запылившейся еще травкой. Нежно пригревало уносящееся ввысь светлое и тресветлое наше солнышко. – Да ты врешь поди… – вымолвил с запинкой Плоскыня. – Да лопни мои глазыньки! – запальчиво побожился Шумок. – Вот те права рука да лево сердце, сам видел!.. Выступает – весь в оберегах, с посохом, глазами так и посвечивает!.. – А как же он обратно-то выбрался? – со страхом спросил Брусило. – Неужто сам?.. – Сам?.. – Шумок запрокинул ряшку и ехидно всхохотнул. – Ну, это ты, Брусило, брякнул!.. Это ты, брат, молчал-молчал, да и сказанул!.. Да разве ж оттуда сам выберешься?.. Не-ет, теплынцы, тут другое… – Он оглянулся опасливо, поманил слобожан сомкнуться потеснее и, окоротив по возможности луженую свою глотку, таинственно засипел: – Всеволок-то с Берендеем что удумали! Сами битву на речке Сволочи учинили, народу сгубили – не счесть, и ну виновного искать!.. Это Докука-то виновный, а? Курам на смех… Вот он-де, злодей, под землю его, разбойника!.. А солнышко, оно-то, вишь, не слепое! Не стерпело добросиянное суда их неправедного… Боярышня, сказывают, ночью на капище пришла – о камушки бьется, слезы точит… Вдруг глядь: а ворот-то колодезный сам собою крутиться начал… – Ой!.. – молвил кто-то испуганно и гулко, ажно волос на всех издыбился. Народу окрест уже собралось изрядно. Прикултыхал с батожком старый Пихто Твердятич, тот, что от внука отрекся, тоже стал слушать. А Шумок забирал все звонче и звонче, с дрожью в голосе: – Глядь, а в бадье-то Докука стоит! Страшный, закременел весь, только глазами смотрит!.. Ну, боярышня, сами знаете, отчаянная, скок к нему, хвать в охапку – и в терем! Упала дядюшке в ножки: так, мол, и так, не могу жить без света мово белого, крути, боярин, свадебку… При этих словах мужики встрепенулись и недоверчиво друг на друга искосырились. Старый дед Пихто Твердятич крякнул и неодобрительно покачал головой. Раньше-то, видать, боярышни держали себя построже… – А Докука-то! – звенел Шумок, уже вскидываясь на цыпочки. – Нет, говорит! Секи буйну голову по самы плечи – не могу! Дал зарок к женскому полу на шаг не подступать. Быть мне, окаянному, волхвом и никем больше… С тем, говорит, из-под земли вышел!.. Вокруг закашляли, загмыкали с сомнением, зашевелились. – Эка! Понес! – сердито молвил Брусило. – Ни конному не догнать, ни крылатому… Докука – да чтоб такой зарок?.. – Стерегите кур – лиса покаялась, – пробурчал Плоскыня и осекся, приужаснувшись. – Так это что ж выходит, берендеи? Это выходит, теперь баб к капищу и близко не подпусти?.. Все так и обмерли, глядя на Плоскыню отверстыми ртами. Отмерев, загомонили: – Знамо, не пущать!.. – Да? Не пущать?.. А уследишь? – Да лукавой бабы и в ступе пестом не утолочь!.. – Тихо вы! – вопил Шумок. – Брусило! Зажмурь кадык!.. Зажмурь, говорю!.. Досказать дайте!.. Кое-как угомонились. – Бабам теперь на капище и вовсе ходу нет! – передохнув, торжествующе объявил Шумок. – Сам Докука распорядился… Так-то вот, теплынцы… |