Книга Инквизитор и нимфа, страница 52 – Юлия Зонис

— Марк Салливан, — раскатисто начал сенатор. Таким голосом он покорял сердца парламентариев и молоденьких журналисток.

— Ты ведь внук Ангуса Салливана, если я не ошибаюсь?

— Да.

— Твой дедушка прослыл большим оригиналом. Помнится, я видел несколько репортажей о нем в сети. Лет двадцать назад это было, двадцать пять? Профессор бросает кафедру и удаляется в деревню, чтобы построить дом. Ученый заделался каменотесом. Насколько я помню, он чуть ли не толстовство проповедовал? Толстой — это…

— Это русский писатель и философ девятнадцатого века. Я знаю.

Сенатор с деланым изумлением поднял брови:

— Не думал, что русская литература входит в программу вашего лицея.

— Она и не входит. — Марк говорил резко и неприязненно. Лаура вспомнила, что ее новый друг не переносит снисходительности взрослых.

— Хм. Так вот, о чем бишь я… — продолжил сенатор.

Тон его оставался благодушным, и зря.

— Вы назвали деда толстовцем, — не замедлил перебить Марк. — Это довольно глупо, учитывая, что основой учения графа было непротивление злу насилием, а мой дедуня так и норовил затеять драку в ближайшем пабе и огреть кого-нибудь по башке бутылкой. Не говоря уже о том, что в молодости он возглавлял дублинскую секцию «Шинн Фейн», а потом до самой смерти поддерживал ИРА.

— Э-э, — сказал сенатор.

— Если вас интересует, то по взглядам он был ближе к луддитам и нитехам. Он бы с радостью подорвал какой-нибудь заводик, не будь большая их часть расположена на орбите или на Луне.

— О, — сказал сенатор.

— Зато дед пописывал неплохие стишки. Хотите, почитаю?

Флореан растерянно кивнул.

Марк выпрямился и с выражением прочел:

Out-worn heart, in a time out-worn,

Come clear of the nets of wrong and right;

Laugh, heart, again in the grey twilight,

Sigh, heart, again in the dew of the morn.

Your mother Eire is always young,

Dew ever shining and twilight grey;

Though hope fall from you and love decay,

Burning in fires of a slanderous tongue.

Сенатор ошалело тряхнул головой и пробормотал:

— И в самом деле, выдающееся стихотворение…

— Это Йейтс. Уильям Батлер Йейтс, ирландский поэт и драматург. В тысяча девятьсот двадцать третьем году он получил Нобелевскую премию по литературе. Вы хотите об этом поговорить?

Флореан Медичи вскочил, резко отодвинув кресло, и едва не выбежал из комнаты.

Лаури, расширив глаза, смотрела на Марка. Физиономия у недавнего строителя игрушечных замков была каменная. Лаура моргнула, плюхнулась спиной на ворсистый ковер и расхохоталась. Марк чуть заметно улыбнулся.

Отсмеявшись, девочка попросила:

— Дочитай стихотворение, а? Красивое. Я, правда, английского не понимаю, но все равно красиво звучит.

— А оно и на итальянский переведено, — сказал Марк. — Только там концовка неправильная. Про гору, а в оригинале нет никакой горы.

— Это так важно?

— Да нет, — ответил Марк, немного подумав. — Не особо. Мне с горой даже больше нравится.

И он прочел стихотворение с начала.

Дряхлое сердце мое, очнись,

Вырвись из плена дряхлых дней!

В сумерках серых печаль развей,

В росы рассветные окунись.

Твоя матерь, Эйре, всегда молода,

Сумерки мглисты и росы чисты,

Хоть любовь твою жгут языки клеветы

И надежда сгинула навсегда.

Сердце, уйдем к лесистым холмам,

Туда, где тайное братство луны,

Солнца и неба и крутизны

Волю свою завещает нам.

И Господь трубит на пустынной горе,

И вечен полет времен и планет,

И любви нежнее — сумерек свет,

И дороже надежды — роса на заре [6] .

С этого дня Лаури начала относиться к Марку по-другому. Она сама еще не понимала как, но, думая о своем неожиданном друге, всегда представляла пустынную гору и стоящего на ней человека. Или даже бога. Не того бога на маленьком крестике, который мама целовала перед соревнованиями, и не того бога, который смотрел из-под купола флорентийских храмов — большого, выцветшего и в трещинах. Ее Господь здорово походил на Марка, только взрослого и усталого Марка. Мир кружился вокруг одинокой горы, потому что Господь велел ему кружиться. Планеты, и звезды, и люди, в вечных сумерках они не прекращали полета. Такая вот странная картинка.

За четыре с лишним года многое забывается. Вот и память о нежных ладонях притупилась, отошла в самый дальний закуток сознания.

Поначалу Лаури твердо держалась своего плана, но разговорить Марка удалось далеко не сразу. А когда он все же разговорился, образ золотоволосого оператора оброс довольно несимпатичными подробностями. Заводила, жестокий шутник, да еще и не семи пядей во лбу. Уже достраивая цитадель из серого псевдокамня, Лаури задумалась: а может ли Лукас Вигн наизусть читать стихи? Знает ли он, кто такой граф Толстой? Оказывается, поняла Лаура, бывает иной блеск, кроме блеска улыбки и голубых глаз — пусть и очень похожих на глаза рождественских ангелов.

С Марком оказалось интересно. Он многое знал и до многого мог додуматься. Например, он единственный из знакомых школьников не заучивал доказательства теорем, а выводил их заново. «Зачем? — удивлялась Лаури. — Все же есть в учебнике». — «А так я лучше понимаю», — отвечал Марк. Для него отчего-то очень важно было понять, выстроить цепочку и найти решение. В мире, где решения легко отыскивались в сети, такой талант казался ненужным, но захватывающим.

После увлекательной беседы о толстовцах и луддитах Флореан долго избегал дочкиного дружка и старался как можно реже поминать его в разговоре. Лишь однажды, когда Лаура увлеченно рассказывала об их новом проекте — водяной мельнице, вырабатывающей электричество, — сенатор высказался.

— Я запросил в лицее файл Салливана. Пришлось кое-где нажать рычаги. Твоего друга ждет в жизни много разочарований.

— Почему? — удивилась Лаури.

— С такими амбициями и такими невыдающимися способностями он никогда не преуспеет. Мальчишка рвется в орден, где ему совсем не место. Вот что… поговорила бы ты с ним. Меня он слушать не станет, а тебя, может, и послушает.

— О чем поговорить? — подозрительно спросила девочка.

— В твоей гимназии освободилось место. Там дают замечательное образование. У выпускников перспективы огромные. Я бы предложил Марку стипендию, если он оставит лицей и перейдет к вам. А после выпуска… кто знает. В СОН нужны умные и зубастые люди, способные противостоять викторианцам. Твой друг знает орден изнутри, и мне кажется, ему самое место по другую сторону баррикад. Да, Лаури, ты ведь понимаешь, что наш разговор не для посторонних ушей?