Книга Дети богов, страница 65 – Юлия Зонис

Новый сосед снова всхлипнул и закрыл пакетом голову. Вопрос мой был чисто риторическим. Ответ — не за что. Я спрыгнул с нар и вытащил пацана из угла. От ужаса он застонал. Что-то знакомое почудилось мне в круглом черноглазом лице, а вот что?

— Слушай сюда, шпендрик. Бить я тебя не буду. Насиловать, не поверишь, тоже. Так что перестань пускать сопли и устраивайся.

Кажется, он не слова не понял из сказанного, а отреагировал, скорее, на тон голоса. Подняв испуганные глазища, круглолицый прошептал:

— Я ботинки чистить умею. Хотите, вам почищу?

Я пожал плечами.

— Ну, чисть.

Он лихорадочно зарылся в свой пакет, вытащил коробку с ваксой и основательно грязную тряпицу и приступил к делу.

Забраться на нары мой новый сосед в первую ночь так и не решился и вздремнул в обнимку с умывальником.

Когда я вернулся из цеха следующим вечером — или днем, или утром, не поймешь — сосед уже скорчился на нижних нарах. Увидев меня, он мигом слетел с тощего матраса.

— Извините, я только на минуту прилег.

— Да лежи себе, — ответил я и полез наверх. Бедняга облегченно вздохнул и завозился внизу.

— Зовут тебя как? — спросил я спустя минуту.

Он снова вскочил и вытянулся, как на параде.

— К-45378.

«К» — номер нашего блока.

— Настоящее имя помнишь?

Он замотал башкой.

— А что помнишь?

Пацан вздохнул.

— Понятно. Истории какие-нибудь рассказывать можешь?

Он закивал. Я удивился. Перевернувшись на бок, я подпер щеку кулаком и предложил:

— Тогда рассказывай.

Пацан помнил, как ни странно, многое. Помнил балладу о Двалине, которую из меня выдуло в первый же день. Помнил о похождениях Однорукого. Помнил Песнь Хьорда, Сказание о Рисе Маге, Плач Девы Сигюн, помнил имена родоначальников всех Двенадцати Кланов Свартальфхейма. Теперь у меня было развлечение. Каждый вечер я, вместо того, чтобы читать опостылевшие вирши, заставлял малолетнего соседа потчевать себя байками. По-моему, не так уж и жестоко — особенно по сравнению с тем, что творилось в камерах слева и справа. Неуверенным глуховатым голосом пацан рассказывал о деяниях моих и чужих предков, и я по-новому удивлялся, ждал продолжения и нетерпеливо предвкушал развязку. Все рассказанное я забывал на следующее же утро, так что мальчишка повторял одни и те же истории раз по пять-шесть подряд. Мне не надоедало. Моя личная Шахерезада, кажется, наконец-то осознала, что мордовать ее здесь не будут, и рассказы сделались еще более обстоятельными и внятными.

А однажды вечером… В тот день я стоял последним в цепочке и три раза чуть не попал под клешню Больверка. В четвертый раз я наконец взъярился настолько, что подхватил переданный мне щит и здорово съездил бедного слепца по пальцам. Делать этого не стоило. Великан обиженно завопил. Ко мне подскочили два охранника-Цербера с дубинками и электрошокерами. Тут бы мне и бросить гребаную железяку, однако я уже вошел в раж и, заорав:

— Мочи легавых! — или еще какой-то идиотизм в том же духе, снова поднял щит.

И огреб чем-то тяжелым по затылку.

Очухался я уже в камере. Круглолицый поливал меня водой из раковины и хлопал по щекам. Увидев, что я зашевелился, пацан просиял от радости.

— Я думал, вы уже все…

— А тебе-то что?

— Как — что? А если бы вы умерли и кого-нибудь другого сюда подселили…

Я понял причину заботливости малолетки и грустно усмехнулся. Обмотал ноющую черепушку мокрым полотенцем. И улегся на нижние нары, потому как башка кружилась довольно сильно. Пацан, сопя, полез наверх. Спросил оттуда:

— Рассказывать?

Я подумал. Затылок ныл. И все же…

— Давай.

— Хочите, я вам сегодня из жизни расскажу?

— Это смотря из чьей жизни.

— Из своей.

Жизнь малолетки вряд ли была особенно интересной — и уж точно короткой — но я сказал:

— Ну давай.

Парнишка наверху завозился., устраиваясь поудобней. Мне представилось, как он лежит там, закинув руки за голову, мечтательно прикрыв глаза.

— На Празднике Первого Горна… Давно, дома еще… Я встретил девчонку одну.

Я обреченно вздохнул. Вот только еще пубертатных влюбленностей мне не хватало.

— Там было много гостей из клана Альвингов. У старшей дочери их конунга помолвка была назначена с наследником Вульфингов, и все знакомились, понимаешь, это так принято — чтобы высокорожденные нареченные впервые встретились в Нидавеллире…

— И что?

— А эта девочка, она была из свиты княжны… Альвингов у нас считают вроде как не совсем нормальными, потому что они в родстве с верхними альвами, и во время осады Туманного Берега нейтралитет держали, и вообще. А мне так девчонка эта понравилась…

Что-то меня настораживало в его рассказе, только вот что?

— Она, представляете, вышла плясать первый танец, такая смелая, а меня не старше. И потом шутила с сыном конунга и даже выпила вина из его кубка…

— Потаскуха малолетняя, — мрачно завершил я.

— Нет, Инфвальт гордая, просто она умеет радоваться празднику…

Тут меня и ударило. Я понял, отчего знакомым мне показалось лицо соседа-малолетки. И в полном молчании дослушал семейную историю, о том, как Драупнир и мать повстречались впервые на помолвке наследника Вульфингов и старшей княжны из клана Альвингов, и как юная красавица Инфвальт посмеялась над неловким мальчишкой, решившимся пригласить ее на танец. Сказала, что спляшет с ним завтра, если откует он за ночь браслет такой же, как у их княжны. И бедняга Драупнир всю ночь провел в кузне — зато на следующий вечер все гости признали, что да, браслетов не отличить, и они пошли в танце Новорожденного Огня первой парой…

Должно быть, молчание мое затянулось, потому что мальчишка спросил с верхних нар:

— Вам что, не понравилось?

— Почему же, — проскрипел я. — Очень интересная история.

Я бы мог рассказать ему значительно более интересную историю с пророческими мотивами, однако не стал. Как и всякая Кассандра, благодарности от аудитории я бы дождался вряд ли.

Он не нравился мне взрослым, не особенно любил я его и сейчас. Пацан был обычной шестеркой, ласковой, как теля, на все согласной шестеркой. Предложи я ему полировать мои ботинки не тряпкой, а собственным языком — Драупнир тут же вывалил бы язык, и еще за счастье почел бы услужить старшому. Сам я и в его лета был подростком мрачным. Нет, за мной никогда не задерживалось — но томительное, тоскливое чувство возникало в моей груди всякий раз, когда я смотрел на его горящее желанием угодить лицо. И я не ругал пацана, когда он становился чрезмерно назойлив. Не давал ему подзатыльников. Не заставлял отскребать парашу. Не мешал счастливо болтать о том, о чем слышать мне было неприятно. Будил, когда мальчишка орал от приснившихся кошмаров. Как-то раз он попытался забраться ко мне на нары, пидоренок несчастный, хотел приласкаться. И я тогда его не тронул, лишь сшиб пинком вниз.