Онлайн книга «Дети богов»
|
— Так вот от каких охотников тебя Иамен спасал. То-то ты его возлюбила… Не просто спас, а еще и бессмертие обеспечил. Тебе. Или и твоим сородичам заодно? Лисичка, гордо отвернувшись, промолчала. А мне неожиданно сделалось весело. Я живо представил себе Иамена, сражающегося с архангелом Михаилом за несовершеннолетнюю лисицу. Вот уж и вправду на стыке миров и верований… — Он-то что в том саду делал? Финики воровал? Или трепался с господином Яхве за судьбы мира? Лиса сказала звенящим от злобы голосом: — Останови машину. — Да не ерепенься ты… — Останови. — Хорошо. Остановлю. Ответь мне только сначала на один вопрос. Твой Иамен… он, случаем, не оборотень? Не превращается ли он, к примеру, в койота? Ли Чин крутанулась на сиденье так резко, что бутылка с водой полетела на пол. Горящие глазищи уставились на меня. — А ты откуда… И, сообразив, что проговорилась, зажала рот руками. Некоторое время мы ехали в молчании. Я пытался осмыслить то, что услышал. Ли Чин, кажется, пыталась отгрызть себе язык. Наконец она убрала руки и тихо произнесла: — Он не оборотень. — Да? Опять меня пытались надурить. Хель, сколько ж можно? — Не оборотень, значит? А как называется человек, превращающийся в зверя? Ли Чин покусала костяшки пальцев. И ответила: — Он называется человеком, превращающимся в зверя. Укусила особенно сильно, так что снова выступили капельки крови. Я молча отодрал ее кисть ото рта и вытер кровь платком — смочив его предварительно водой из бутыли. Маленькие ранки тут же исчезли. Другого я уже и не ожидал. Кажется, и вправду вода живая… — Ты не знаешь его, — неожиданно выдала лиса. — Ага, не знаю. Совершенно. Я его не… Я мог бы сказать, как волок некроманта на спине через каменную пустыню. Или как держал его маленькую ладонь в своей руке, там, в весеннем предместье, на другом конце жизни… Мог, но не сказал. Вместо этого пожал плечами и ухмыльнулся. — Не знаю. Он же у тебя святой. Махатма. Живой Будда. А мне все кажется — подлец и убийца. Ли Чин по-прежнему сверлила меня глазами. Помолчав, неохотно, медленно произнесла: — Он святой не потому, что творит направо и налево добрые дела. Это каждый дурак может, вот хоть ты. Он святой потому, что… Тут она снова попыталась вгрызться в свои пальцы, но я ее удержал. Скорчившись на сиденье, Ли Чин затравленно уставилась на меня. И сказала: — Мы, лисы, можем видеть внутрь. То, что у людей внутри. Я пожал плечами. — Я теперь тоже могу. И насмотрелся, поверь… — Ничего ты не можешь! Глаз Всеотца покажет тебе лишь то, что ты способен представить. А то, что у Учителя внутри, представить нельзя. А вот следующего признания я совсем не ожидал. Лиса еще больше съежилась и тихо прошептала: — Там, в саду… Он держал меня на руках. У меня лапа была сломана, текла кровь, он хотел помочь — перевязать, наверное, или… И я заглянула. Одним глазком. И так испугалась, что укусила его за палец, вырвалась и убежала. И бежала, и бежала, пока не прибежала в монастырь Желтого Господина, и там семь лет пряталась… Потому что…. Потому что то, что я увидела, было самым страшным. И до сих пор самое страшное. Вот так. Я от удивления отпустил ее руку, и она тут же снова впилась зубами в костяшки пальцев. Ну что за дурацкая привычка? Блох они, что ли, выкусывали… — Что же там было такого страшного? Паук, конечно, тварь неприятная — но вряд ли Ли Чин страдала арахнофобией, иначе откуда бы дружба с Оззи? Да и потом, таких ли еще паучар в себе таскают лучшие из сынов и дочерей человеческих… Лиса отвернулась к окну, уставилась на разворачивающуюся за низким парапетом набережной тусклую ленту реки. И тихо сказала: — У него нет души. — Что?! — Нет души, — повторила Ли Чин. — Он ребенок-мститель. Ему вырвали душу в ту же минуту, когда он родился. И превратили в оружие. Ты же видел его катану… Сталь, разрезающая мифрил. Серебро, покрывающееся ржавчиной. Да, это я как раз видел… — Если у Иамена нет души, — медленно проговорил я, — то что же есть? Лисичка вновь крутанулась ко мне, и, сузив глаза, выпалила: — То, чего нет у тебя. Мозги. Разум. Логика. Ах да. Что ж — я и не отрицаю, что на той веселой ярмарке, где раздавали задарма ум, честь и совесть, первого и последнего я явно недобрал. Да и со вторым как-то… Нет, нормально у меня со вторым, возразил себе я. Только с ним и нормально. Да, интересная получается картинка. Если Иамену достался ум, мне — честь, кому же отошла совесть? Я покосился на Ли Чин. Совестливая лиса… тот еще выбор. Нет, с чувством юмора у Господина Распределителя Благ явно что-то не в порядке. Между тем лиса, оказывается, продолжала все это время говорить. Я оставил Господина Распределителя наедине с его собственной больной совестью и прислушался. — Представь маленькую темную комнатушку, — говорила лиса, сплетая и расплетая пальцы. — И в ней нет пола. Вместо пола — дыра. Бездонная дыра, и туда все проваливается. Свет, радость, жизнь… все. А по краям дыры очень узкие мостки. Шириной в три бамбучины. В ладонь — не больше. И он все время должен ходить по этим мосткам. Очень медленно. Очень точно. Иначе провалится. И тогда…. тогда всем будет очень плохо. А он не может себе позволить… ни одного резкого жеста. Никогда. Даже если увидит, как в дыру падает ребенок, как туда швыряют невинных — он не может поспешить им на помощь. Мостки не выдержат… — Хорошая отговорка, — пробормотал я. Лисица не обратила внимания. — И вот когда ему становится совсем плохо… Когда помост трещит, и он не понимает, почему, не может понять, что происходит… Потому что ему нечем понимать, ведь логика работает не всегда… тогда он превращается. Но он не оборотень. — А разница? — пожал я плечами. Душевные терзания некроманта — вот честно — трогали меня не слишком. Тем более если никакой душой там и не пахло… Ли Чин вздохнула. — Ну как тебе объяснить, если ты сам не оборотень? Мы — лисы-оборотни, или даже волки — обращаясь, мы остаемся собой. Или, вернее, так. На самом деле я лиса. Но могу выглядеть человеком. А остаюсь собой всегда. И в лисьем теле, и в человечьем у меня тот же разум. Инстинкты чуть сильнее — волки, к примеру, становятся более кровожадными. Мы… неважно. А он…. Иамен… он полностью перестает быть собой. И становится просто зверем. Он не может говорить — по крайней мере, ты его не поймешь. Не может думать, как человек. И очень плохо помнит, что делал, когда был койотом. |