Книга Дети богов, страница 97 – Юлия Зонис

А вот хмель, похоже, выветрился не окончательно, иначе я вряд ли бы брякнул:

— Можете ее вернуть.

— А?

Некромант оторвал взгляд от пояса Охотника.

— Вернуть, говорю, можете на место. Душу свою. Ясень целехонек. Третья Мировая не состоялась. Человечество как-нибудь и без вас разберется… Так что возвращайте.

Некромант усмехнулся:

— Спасибо за разрешение, у вас еще только не спрашивал.

Впрочем, посерьезнел он быстро. Вытащил у меня из пальцев бутылку, сделал глоток. Выдохнул. Поморщился.

— Ну и гадость.

Потом, задумчиво и даже как будто неприязненно глядя на свою катану, сказал:

— Вернуть-то я могу. Запросто. Только, Ингве, это не очень хорошая душа. Гнусная. Чудовищная.

Я мрачно хмыкнул.

— Уж какой ее сами сделали…

Он взглянул на меня без улыбки.

— Вы, как обычно, плохо представляете, о чем говорите. У вас вон от единственного бесчеловечного поступка чуть крыша не поехала. А с такой душой… Больше всего мне захочется, чтобы Вселенная сгорела в огне. Превратилась в золу. В мелкие угольки, в пепел, на котором уже ничего никогда не вырастет. А уж я бы вволю поплясал на пепелище…

Сказано это было с таким чувством, что не оставалось сомнений — подобные видения посещали некроманта и сейчас, безо всякой души.

В угольки… Я запрокинул лицо, и в зрачки мне обрушилось звездное крошево. Я не различал того, что увидел в пустыне — левый глаз мой начисто утратил всякие сверхъестественные способности. Просто звезды. Под ними деревня — несколько десятков домов. В соседнем дворе заливается шавка, может, чует пьяных. Говорят, собаки пьяных не любят. От реки, невидимый за деревьями, наползает туман.

Я полез в левое голенище и нащупал доставшийся мне в наследство от Нили нож. Вдоволь глотнул пустого ночного воздуха и быстро — чтобы не передумать — полоснул себя по правой ладони. Выступила кровь.

— Что вы делаете?

— Дайте руку, Иамен.

…Что может быть глупее, чем предлагать братание тому, кто вовсе не стремится быть твоим братом? Разве что долго и сосредоточенно плевать против ветра. Иамен побелел так, как не бледнеют от водки, и отодвинулся.

— Не надо. Вы этого не хотите.

— Я не хочу?

Алкоголь стремительно улетучивался из башки. Некромант смотрел на меня чуть ли не с ужасом — так глядел он разве что в камере, когда я принялся вдруг сочинять стихи. Ладонь моя в тусклом фонарном свете уже вся почернела. Я отложил нож и отвернулся.

И услышал:

— У меня был брат.

Некромант сказал это так, будто упомянутого брата он лично прикончил.

— И?

— И он умер. Когда мы были детьми.

Я пожал плечами. Ну что ж, невезуха ему с братьями. Наверное, в отца.

Шавка, то ли почуяв свежую кровь, то ли унюхав бродившего за деревней волка, разбрехалась совсем яростно.

Я был так поглощен упоением собственной глупостью, что не сразу понял, отчего за спиной раздалось сдавленное шипение. Все же некромант очень плохо переносил боль, что при его занятиях довольно странно.

— Давайте руку.

Я обернулся. Иамен сграбастал мою окровавленную ладонь. Сплел пальцы с моими и подставил бутылку. Тяжелые капли медленно, неохотно растворились в болтающейся на донышке сивухе. Ровно на два глотка.

— Надеюсь, хотя бы клятву произносить мы не будем?

— Не будем.

С Ингри и Ингвульфом мы просто хлебнули бражки и торжественно обещали друг другу вечное братство. Никаких кровавых ритуалов — но и мы были тогда подростками, и все повидавшее озеро Хиддальмир, принявшее наши обещания, казалось достаточно надежным зароком.

Я глотнул из бутылки и передал ее Иамену.

— Self-served Bloody Mary, — мрачно усмехнулся он, и все же выпил.

Отбросив пустую бутылку, некромант лег на спину, закинул руки за голову и снова уставился на небо. Смотрел он так долго и пристально, что мне вдруг стало не по себе.

— Что вы там высматриваете?

— Запоминаю, как расположились в эту ночь созвездия. И жду рассвета.

Восток и вправду уже наливался предутренней синью. Стало еще прохладней. За невидимой рекой быстро собирались тучи, с воды поднимался белесый туман. Соловей умолк, и умолкла собака. Ручейки тумана протянулось от низин, топя улицу под нами в молочном озере. Когда солнечная макушка вырвалась, наконец, из-за темной кромки приречных берез, тучи отразили малиново-алое зарево — так вспыхивает световая дорожка на море.

— Смотрите, Ингве. Такой красоты вы больше не увидите.

Я обернулся на голос некроманта и ахнул. Улица исчезла. Исчезло все, кроме маленького пятачка крыши под нами, молочного тумана внизу и туч наверху — и там, в облаках, отражались тысячи и тысячи рассветов. Облака были разные: кучевые, перистые, клочковатые, легкие, как пух, и тяжелые громады, в которых уже посверкивали искры грозовых разрядов. И плещущий сквозь них свет тоже был разный: желтый, малиновый, алый, оранжевый, зеленый, багряно-красный и пронзительно-голубой. Нас окружил сверкающий тысячегранник, гигантская линза сияния.

— Что это, Иамен?

Некромант обернулся. Глаза его горели тем же переливчатым светом, что и купол над нами. Он задумчиво проговорил:

— Мне рассказывали, что, когда старые пути обрываются или заканчивается, утром первого дня мир зависает на перепутье. Размышляет, куда бы податься. И тогда, если солнце встает в облаках, можно увидеть отражения всех рассветов над Садом.

— Каким еще садом?

— Садом Расходящихся Тропок, Ингве, каким же еще?

Иамен улыбнулся чему-то и кивнул на небесное зарево.

— Выбирайте, куда бы вам больше хотелось.

Я всмотрелся. Все восходы показались мне одинаково прекрасными, даже те, где свет едва пробивался сквозь грозу… Нет, не все. Слева от нас, между аквамариново-синим и алым солнцем, тучи сбились в сплошное черное полотнище — и из центра пятна била корона ослепительно-белых солнечных копий. И тучи, и, особенно, слишком яркие лучи мне почему-то совсем не понравились.

Иамен проследил направление моего взгляда и усмехнулся.

— Я так и предполагал.

Он легко вскочил, закинул за плечо катану и подошел к самому краю крыши, где языки тумана откатывались и вновь набегали ленивым прибоем.

— Прощайте, Ингве.

— Вы что, правда уходите? Туда?!

— А почему бы и нет? Там, кажется, забавно… А по здешним счетам, как говорится, уплачено. Даже по тому, который я никак не рассчитывал оплатить.