Книга Вторжение в Империю, страница 40 – Скотт Вестерфельд

— Вы знакомы с историей Земли, сенатор?

— Древней Земли? — Эта далекая планета на самом краю галактики частенько упоминалась политиками и порой служила точкой отсчета в спорах. — Конечно, сир. Но вероятно, в моих познаниях есть пробел относительно… кошек.

Его величество кивнул и нахмурился — словно бы сокрушаясь из-за того, как распространено такое невежество.

— Возьмем, к примеру, возникновение цивилизации. Один из многих случаев, когда кошки ставились повитухами прогресса человечества.

Он прокашлялся, будто готовился прочесть лекцию.

— В те времена люди жили немногочисленными скоплениями, группами племен, сбивавшимися воедино в целях самозащиты. Эти племена постоянно кочевали в поисках добычи. Люди жили, нигде не пуская корней, ни к чему не привязываясь. Как вид, они были не особо успешными, а число их не превышало населения жилого дома среднего размера здесь, в столице.

А потом люди сделали великое открытие. Они научились тому, как выращивать пищевые растения — вместо того, чтобы заниматься их собирательством.

— Сельскохозяйственная революция, — проговорила сенатор Оксам.

Император радостно кивнул.

— Вот именно. А от этого открытия происходит все остальное. При эффективном земледелии каждое семейство производит больше зерна, чем нужно, чтобы прокормиться. Вот это-то избыточное зерно и стало основой цивилизации. Некоторые люди перестали трудиться ради добывания пропитания и стали кузнецами, мореплавателями, воинами, философами.

— И императорами? — подсказала Оксам.

Его величество добродушно рассмеялся и склонился к мраморному столу.

— Верно. И сенаторами, кстати, — чуть позднее. Стало возможным управление. За благосостоянием людей приглядывали жрецы, которые были также математиками, астрономами и писцами. Итак, от избытка зерна берет начало цивилизация.

Но была одна загвоздка…

«Мания величия?» — подумала Нара. Быть может, жрец, накопив много зерна, начинал думать о себе как о боге и даже притворяться бессмертным? Но она прикусила язык и терпеливо выдержала драматичную паузу в тираде Императора.

— Представьте себе храм в центре протогорода, сенатор. Где-нибудь в Древнем Египте, например. Это обитель богов, а также — академия. Здесь жрецы изучают небо, следят за движением звезд, создают математику. Храм — это также и государственное учреждение, здесь жрецы ведут учет собранным урожаям и подушным податям, придумывают для записей значки, которые впоследствии превратятся в письменность. На основе письменности возникнут литература, компьютерные программы, искусственный интеллект. Но в самом сердце храма есть еще что-то. Это что-то нужно свято хранить, а если храм не выполняет свою главную задачу, то без нее он — ничто.

Глаза у Императора чуть ли не искрились. Все ого мертвенное спокойствие прогнала страсть, с какой он говорил. Он наклонился к Оксам, сжал кулак. Видно было, как ему хотелось, чтобы она поняла его.

— Житница, — сказала она. — Храмы представляли собой житницы, верно?

Он улыбнулся и довольно откинулся на подушки.

— В этом и состоял источник могущества, — сказал он. — Способность развивать искусство и науку, содержать войско, спасать окрестное население при засухе и наводнениях. Избыточное богатство сельскохозяйственной революции. Но большая гора зерна — это очень привлекательная штука.

— Для крыс, — добавила Оксам.

— Для полчищ непрерывно плодящихся крыс — как плодился бы всякий паразит, дай ему только изобилие еды. Это ведь почти закон, его можно назвать Законом Паразитов: накопленная масса привлекает их. Пустыни Египта кишели крысами, и они неумолимо опустошали запасы протогорода, стояли плотиной на пути потока цивилизации.

— Но большая популяция крыс — это тоже соблазнительная мишень, сир, — сказала Нара. — Для подходящего хищника.

— Вы очень догадливая женщина, сенатор Нара Оксам.

Осознав, что верным замечанием порадовала Императора, Оксам продолжила его повествование:

— И вот из пустыни явился малоизвестный зверек. Маленький: одинокий охотник, который прежде избегал людей. Эти зверьки поселились в храмах и стали с невероятной страстью охотиться на крыс, что позволяло людям сберечь запасы зерна.

Император радостно кивнул и взял на себя продолжение рассказа:

— И жрецы воздали этому животному по заслугам и стали ему поклоняться, а оно оказалось до странности привычным к жизни в храме, словно его место всегда по праву находилось среди богов.

Оксам улыбнулась. Довольно симпатичная история. Вероятно, в ней даже было зерно правды. А может быть, этот человек таким странным образом компенсировал свое гипертрофированное чувство вины за то, что погубил столько невинных животных шестнадцать столетий назад.

— Вы видели статуи, сенатор?

— Статуи, ваше величество?

Губы Императора едва заметно дрогнули — он произнес беззвучную команду. Разбитое на фасетки небо потемнело. Воздух стал прохладнее, и вокруг Оксам и монарха возникли силуэты. «Ну конечно, — догадалась Оксам, — этот величественный алмазный свод — не просто для красоты, в нем — плотная сеть синестезических проекторов». А сам сад представлял собой громадный воздушный экран.

Сенатор и Император оказались на обширной каменистой равнине. Несколько столбов солнечного света подсвечивали взвесь мелких частиц — то была пыль от гор зерна, возвышавшихся со всех сторон. В полумраке поблескивали статуи, высеченные из какого-то гладкого черного камня. Их поверхность, казалось, была намазана жиром. Статуи изображали зверей, сидевших прямо, как домашние кошки, аккуратно сдвинув передние лапы и подвернув хвост. Их вытянутые морды хранили выражение полнейшей безмятежности, а тела отражали геометрические пропорции примитивной доисторической математики. Конечно же, это были божества — древнейшие тотемы-обереги.

— Таковы были спасители человечества, — сказал Император. — Это видно по их глазам.

Сенатору Оксам глаза статуй показались слепыми и пустыми — безликими черными кругами, внутри которых человеку можно было прочесть лишь свое собственное безумие.

Император поднял указательный палец. Еще один сигнал.

Некоторые из пылинок увеличились, загорелись собственным светом. Задвигались, выстроились в силуэт, очертания которого были чем-то знакомы Оксам. Созвездие ярких огоньков образовало огромное колесо, и это колесо медленно завертелось вокруг сенатора и владыки. Через несколько мгновений Оксам поняла, что это такое. Она видела эту фигуру всю свою жизнь — на воздушных экранах, на ювелирных украшениях, на двухмерных снимках государственного флага в Сенате, на гербе Империи. Но ей никогда не доводилось оказываться внутри этой фигуры — хотя нет, не так: она, наоборот, всегда находилась внутри нее. Это были тридцать четыре звезды, тридцать четыре солнца Восьмидесяти Планет.