Онлайн книга «Лужок Черного Лебедя»
Мир — это такой директор школы, который работает над искоренением твоих недостатков. Никакой мистики. Он их не искупает, как Иисус. Просто ты раз за разом наступаешь на одни и те же спрятанные грабли. Пока не поймешь: вот они, осторожно! Все, что с человеком не так — может, он слишком жадный, или наоборот, слишком раболепен, «да, сэр, нет, сэр, слушаюсь, сэр», или слишком что угодно еще — это невидимые грабли. Или ты их не замечаешь и терпишь удары по лбу, или в один прекрасный день замечаешь — и убираешь их. Ирония состоит в том, что когда ты наконец запомнил про эти грабли и уже начинаешь думать, что жизнь, в общем, не такое уж дерьмо, — вдруг «бабах!», и ты получаешь в лоб совершенно другими граблями. У мира их бесконечный запас. * * * Жестянка из-под бульонных кубиков спрятана под половицей там, где раньше стояла моя кровать. Я вытащил жестянку в самый последний раз и уселся на подоконник. Мисс Трокмортон рассказывала нам про воронов в Тауэре — если вороны улетят, Тауэр обрушится. Эта жестянка — тайный ворон дома номер девять по улице Кингфишер-Медоуз в деревне Лужок Черного Лебедя, графство Вустершир. (Дом, конечно, не обрушится, но в него въедет другая семья, в комнату вселится другой мальчик и ни разу не подумает обо мне. Ни единого разу. Точно так же, как я никогда не задумывался о тех, кто жил в этом доме до нас.) Во время Второй мировой войны эта самая жестянка съездила с моим дедушкой в Сингапур и обратно. Я, бывало, прикладывал к ней ухо и слушал, как перекликаются китайские рикши, гудят японские «зеро» или муссоны воют вокруг деревни на сваях. Крышка так плотно пригнана, что ухает, когда жестянку открываешь. Дедушка держал в ней письма и сыпучий табак. Сейчас в жестянке лежат: аммонит под названием «Lytoceras fimbriatum», геологический молоточек, раньше принадлежавший папе, фильтр от единственной в моей жизни сигареты, книга «Le Grand Meaulnes» на французском языке (в нее вложена рождественская открытка от мадам Кроммелинк, отправленная из горного городка в Патагонии, которого нету в моем атласе мира, и подписанная «мадам Кроммелинк и ее дворецкий»), бетонный нос Джимми Картера, лицо, вырезанное из резиновой шины, плетеный браслет, свистнутый у первой девушки, которую я поцеловал, и остатки часов «Омега Симастер», купленных моим дедушкой в Адене еще до моего рождения. Фотографии лучше, чем ничего, но вещи — гораздо лучше фотографий, потому что они — часть того, что происходило. Грузовик с нашими вещами затрясся, заскрежетал шестеренками передач и загрохотал по Кингфишер-Медоуз к главной дороге. Ясмина Мортон-Буддит и мама загрузили последний ящик в мамин «Датсун». Папа однажды назвал Ясмину Мортон-Буддит великосветской бездельницей. Может, и так, но великосветские бездельницы порой бывают покрепче «Ангелов ада». Джулия засунула корзину для белья, смотанную бельевую веревку и мешок прищепок в «Альфа Ромео» Ясмины Мортон-Буддит. Я понял, что осталось пять минут. Тюлевая занавеска в спальне мистера Касла дернулась. К стеклу, как утопленница, подплыла миссис Касл. Она смотрела вниз — на маму, Джулию и Ясмину Мортон-Буддит. Какие большие глаза у миссис Касл. Она почувствовала, что я на нее смотрю. Занавеска стремительно, как рыбка в пруду, дернулась на место. Джулия уловила мой телепатический сигнал и подняла голову. Я слегка махнул ей рукой. * * * — Меня послали за тобой, — шаги сестры остановились у моей комнаты. — Велели доставить живого или мертвого. В любой момент может пойти снег. По радио говорят, что на М5 наступает ледник и движутся стада шерстистых мамонтов. Так что нам лучше выехать поскорее. — Хорошо. Я не двинулся со своего места на подоконнике. — Правда, без ковров и занавесок стало гораздо громче? — Да, — дом стоял как будто голый. — Намного. Наши тихие голоса грохотали, и даже дневной свет стал чуточку белей. — Я всегда завидовала тебе из-за этой комнаты, — Джулия облокотилась на мой подоконник. Новая прическа ей идет, если только привыкнуть. — Отсюда можно следить за соседями. Шпионить за Вулмерами и Каслами. — А я завидовал тебе из-за твоей. — Чему? Тому, что я живу на чердаке, как викторианская судомойка? — Тебе было видно всю округу, вдоль верховой тропы, до самых Мальвернских холмов. — Во время сильного ветра я каждый раз боялась, что с дома сорвет всю крышу, как в «Волшебнике страны Оз». Каменела от ужаса. — Мне трудно это представить. Джулия крутила в руках платиновое ожерелье с дельфином, подарок Стиана. — Что тебе трудно представить? — Что ты можешь окаменеть от ужаса. — Мое внешнее бесстрашие обманчиво, о младший братец. Я регулярно пугаюсь разных вещей до потери рассудка. Но какие мы с тобой дураки. Почему бы нам было просто не поменяться комнатами? Дом, полный эха, спросил об этом свои дальние углы, но обратно не прилетело никакого ответа. Наше право находиться здесь слабело с каждой минутой. Весной на болотистом клочке у папиной теплицы расцветут подснежники. У бывшей папиной теплицы. — Как называлась та игра? — Джулия смотрела вниз. — Помнишь, когда мы были маленькие? Я рассказывала про нее Стиану. Когда мы гонялись друг за другом без конца вокруг дома, и первый, кто нагонял другого, побеждал? — Без-конца-вокруг-дома. — Точно! Очень подходящее название. Джулия опять пытается меня развеселить. — Угу, — пускай думает, что ей это удалось, — а однажды ты спряталась за баком с соляркой и полчаса смотрела, как я бегаю мимо, словно полный дебил. — Не полчаса. Ты догадался самое большее через двадцать минут. Джулии хорошо. В понедельник ее крутой бойфренд спикирует на Челтнем в своем черном «Порше», Джулия прыгнет в машину, и они упорхнут в Эдинбург. А я в понедельник пойду в новую школу в новом городе и буду «новый-парень-у-которого-кстати-предки-разводятся». У меня даже формы той школы еще нет. — Джейсон? — А? — Ты случайно не знаешь, почему Элиот Боливар перестал печататься в приходском журнале? Всего полгода назад, услышав такой вопрос с ее стороны, я бы умер от стыда. Но она спрашивала серьезно. Может, она блефует, разводит меня? Нет. Как давно она знает? Какая разница. — Он контрабандой протащил свои стихи на костер, в котором папа жег «гринландские» бумаги. Он сказал, что огонь превратил каждое стихотворение в шедевр. — Надеюсь, он не бросил писать насовсем, — Джулия прикусила острый, как стилет, ноготь. — У него определенно талант. Когда столкнешься с ним в следующий раз, скажи ему, чтобы не сдавался, ладно? — Ладно. Ясмина Мортон-Буддит порылась в бардачке своей машины и вытащила карту. |