Книга Выстрел в Опере, страница 108 – Лада Лузина

— «И то, если моя практика это позволит», — сказала Катя.

— «Одиноко»… — Певица пристроила голову рядом, внедряясь в книгу. — Бусичка моя одинокая! Так что, влюбляем? — порадовалась она простоте и приятности общего решения.

— Не все так просто, — укротила ее Дображанская. — Не обижайся, но, по-моему, ты сделала все, чтобы влюбить его. Даже подол задрала. Нет. Не тот случай. Мало дать ему бабу. Нужно еще подсунуть ему эту бабу под соусом спасения мира. Иначе не съест!

— Пусть меня типа из нашего бордельеро спасает, — придумала Мите подвиг певица. — Читать учит, купит мне швейную машинку. Он сам сказал: я несчастная, убогая, неправильно употребляю слово «классный».

— Тема со шлюхой — неперспективная, — покачала Катя указательным пальцем. — Слишком сложный морально-этическо-сексуальных клубок. Он будет с тобой спать и презирать себя за то, что спит с той, кого спасает. Захочет жениться — возникнут проблемы с семьей. Потратит на тебя деньги, запутается в долгах. У Куприна в «Яме» это отлично описано.

— Что же ты предлагаешь?

Катя постучала когтями по темному дереву кресла.

— Он безусловно умен… Это был прекрасный ход, сообщить в охранку об убийстве Столыпина и вызваться его охранять, ради того, чтобы иметь возможность убить Столыпина. У парня парадоксальный ум. Но кто сказал, что этот ход нельзя повторить дважды? Я ошибалась, — повернулась она к Даше Чуб, — ты отменно провернула все дело! Теперь мы знаем главное. Вечером 31 августа Митя Богров будет сидеть в польской кофейне на Фундуклеевской и ждать «какого-то знака». Не дождавшись, пойдет в Купеческий сад, где таки хлопнет Столыпина… Но на этот раз знак ему будет.

— И кто будет знаком? — насторожилась Чуб.

— Я, — просто сказала Катя. — Раз уж моя прапрабабушка, прабабушка, бабушка, мои мать и отец были принесены в жертву ради того, чтобы Петр Столыпин уехал из Киева живым… Есть возражения?

— Нет, — ответила вместо Чуб Ковалева, чувствуя, что все легло на места. — У тебя все получится. Для того и было написано заклятье. «Змея-Катерина»… Мы, «две сестры», — были на «разогреве». Но, — беспокойно сказала она, — помните, отменив Октябрьскую, мы не сможем вернуться назад. Если у кого-то остались дела…

* * *

Поздней ночью 12 июля по настоящему времени фургон по перевозке мебели вскарабкался на бывшую Фундуклеевскую улицу и остановился у подъезда дореволюционного дома № 12.

Обратившаяся в фирму «Перевозкин» черноволосая женщина открыла дверь подъезда громоздким, древним ключом, произнесла про себя «дай то, что мне должно знать»…

И шестеро грузчиков, втащивших на второй этаж в зашторенную квартиру великое множество тюков и коробок, так никогда и не узнали о том, что побывали в Прошлом.

* * *

Ранним утром 11 июля по настоящему времени крепко сбитая блондинка вошла в аптеку на углу бывшей Фундуклеевской, а ныне Хмельницкого и Франко, и, подойдя к окошку, потребовала:

— Дайте мне, пожалуйста, сто коробок тампаксов, штук пятьсот презервативов и сто упаковок фарматекса. Да не стремайтесь…. Я уезжаю в деревню, в жуткую глушь. Там во-още ничего нормального нету!

Выскочив на улицу, она неблагополучно споткнулась и, сотворив умопомрачительный пируэт, завалилась на спину — на альпинистский рюкзак с прочими «нормальными» вещами: трусами, колготками, носками с резинкой, прорезиненными кружевами, стразами, тенями для век, дезодорантами, духами, кремами для депиляции и тестами на беременность.

— Летать учишься? — беззлобно хмыкнул прохожий.

— Я уже умею! — отбила Землепотрясная.

И, обратившись к опиравшейся на грустный дореволюционный костыль поджидавшей ее у входа подруге, спросила: — В кино, че-ли, нормальное пойти последний раз? Нет, наверно. Лучше к маме. Последний день ведь живем. — Она помолчала и повторила: — Последний день. Последний.

Время, отмерянное Трем в настоящем, исчислялось на драгоценные часы.

Меньше суток отделяло Киевиц от дня Суда меж Землею и Небом. И Катя, вынужденная в рекордные сроки продавать всю имевшуюся у нее недвижимость и прочее — передвижное имущество, свои дневные часы давно уж истратила.

— Последний день. «Последний бой, он трудный самый!» — воскресила Даша песню «про маму».

И осеклась.

Голоса не было!

— Голос… Что это такое?!!! — крикнула в панике звезда кабаре.

— Все в порядке. Теперь понятно. Ты можешь петь только в Прошлом, — постигла студентка. — Прошлое и было противоядием Акнир. Не море, не Коктебель…

— То есть в нашем времени голос будет? — быстро прояснила Чуб.

А Маша отметила: «нашим временем» Даша называет уже 1911 год.

— Ну ладно… — Не на шутку испугавшаяся Изида утихомирилась. — Ты куда сейчас?

— Я домой не пойду. — Маша смотрела на купола Владимирского собора, подпоясанного с правого бока улицей Франко. — Не хочу напоследок с мамой ругаться.

— Ругаться? Это ты громко сказала. Слушать, как мамка тебя прессует.

— Я б с папой… Но боюсь, — обронила короткий вздох Ковалева.

Центральный купол искрился на солнце.

— Боишься, что увидишь его и передумаешь все отменять? — не поверила Чуб. — Или расстроиться боишься? Какая ты все-таки слабенькая. Родного отца не увидишь только потому, что тебе слегка попереживать западло.

— Нет. — Студентка покрылась красными пятнами. — Я боюсь, с ним что-то случилось… что Акнир с ним… как с Катиными магазинами. Как с тобой… А вдруг он уже…

«…мертв» — проинтуитила Даша не прозвучавшее слово и затараторила:

— И правильно! И нельзя тебе переживать — ты же беременная. И мы все равно все изменим. Так на фига тебе знать, что могло быть, если бы да кабы?

А Маша невольно подумала:

«Да, пятьдесят миллионов — это пятьдесят миллионов. Но…»

Рискни они остаться, им пришел бы конец.

Психологическая атака Наследницы была точной, как часы системы брегет. Катя не пережила б разрушения супермаркетов. Противоядие (у каждого заклятья должно быть противоядие — это закон) было выбрано с идеальным подвохом: Даша б не пережила, что не в состоянии петь во времени, где живет. Маша не пережила б потери отца.

Трое были побеждены до Суда. И в глубине души каждая из них понимала это.

Студентка посмотрела на другой конец Ивана Франко, застроенный высокими зданиями, — во времени, которое Даша уже звала «нашим», на их месте стояли двухэтажные домики с деревянными заборчиками.

— Эй! Не куксись. Пойдем лучше к маме моей заглянем, — бодро исторгла Чуб. — Поможешь мне с ней не поссориться. Мне тоже на прощанье не хочется.

* * *

Но помогать Даше Чуб не пришлось.