Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
— Водка «Шустовская», «Смирновская», «Московская Особая», коньяк «Отборный». — Помилуйте, я с дамой, — пробасил Мирослав. — Имеются вина. Заграничные: бордосские, итальянские… Как-то Л. К. Чуковская заметила: «Киев — вот веселый, ясный город, и старина его нестрашная». «Да, это так. Но я не любила дореволюционного Киева. Город вульгарных женщин», — призналась Анна Ахматова… И этим признанием мигом настроила Машу против себя. Ковалева подняла возмущенный взгляд на лакея (тут же ретировавшегося). «Не любить Киев! Ладно сейчас… Но дореволюционный!» Обвинила взором яйца-кокотт (возлежащие на специальной подставке, с выемками в форме яиц и ручкой в форме голоногой богини). «Она бы еще сказала, Киев — не Питер! Да кто она такая?!» Отвернулась к окну и таки нашла там поддержку, в лице возвышавшегося на горе Института Благородных Девиц. В меню которого яйца именовались «куриный фрукт», дабы скрыть от благородных воспитанниц неблаговидное происхожденье этого предмета. И в благородных стенах которого девица Анна Горенко никогда не училась, что дало студентке возможность уличить ее в плохом воспитании. «То же мне аристократка! Дочь инженера. Курсисточка». — Расстегайчики с трюфелями-с! Очень недурственные. Но на «расстегайчиках с трюфелями» Ахматова была прощена: «Киевский Врубель. Богородица с безумными глазами в Кирилловской церкви. Дни, исполненные такой гармонии, которая, уйдя, так ко мне и не вернулась» — последняя из «киевских» записей Анны Ахматовой. Маша непонимающе мотнула головой. «Не любила Киев» не вязалось с «исполненными гармонии днями». Любовь к Мишиным картинам — с плохим воспитанием. И в Киевском храме Премудрости Бога, Припав к Солее, я тебе поклялась… Киевица отложила журнал. Пока она переживала свои спорные отношения с будущей Первой поэтессой России, Мир успел окончательно акклиматизироваться в Прошлом, перепробовав пять заграничных вин — «Вино Санто», «Лакримо Кристи», «Болгатур», «Мальвазия», «Кахетинское» — и выбрав последнее. — Не желаете ли откушать, мадемуазель Ковалева? — встретил он ее взгляд. — После трудов ваших праведных. Труженица сглотнула слюну. Стол оккупировало немыслимое количество яств, названия которых Маша, вскормленная картошкой и кашей, обожала лишь по произведениям классиков. Прямо перед ней сияла стерлядь в серебристой кастрюльке, переложенная трюфелями. Киевица нерешительно прикоснулась к серебряной вилке. — Да кушай, Маш, кушай, куда спешить, время ж все равно стоит! — рассеял ее сомнения Мир. — Кушай и рассказывай, чего надумать изволила. — Про Лиру больше ни слова… — (Следующие пятнадцать минут Маша молчала, следуя правилу: я нем, пока я ем.) — Но ты был прав. — (Расстегайчики выявились немыслимо вкусными!) — Помимо дедушки Эразма Ивановича, служившего в канцелярии генерал-губернатора Бибикова, у Ахматовой куча завязок на Киеве. Здесь ей сделал предложение Николай Гумилев. Здесь, в Киеве, она с ним обвенчалась в церкви Николая Марликийского. В Киеве жила ее родная тетка и множество кузин. В Киев, после развода с мужем — отцом Анны, переехала жить ее мать. И жила здесь достаточно долгое время, с той самой дочерью Ней, которая родилась в Киеве зимой 1894… точнее, этой самой зимой, — кивнула она на окно. На заколоченный зимний фонтан «Иван» опустился черный ворон. — А еще этой самой зимой, — Ковалева с тревогой смотрела на зиму, помеченную черной точкой, — в Киеве любимый брат Анны Андрей заболел дифтеритом. Тогда это была опасная болезнь, он чудом избежал смерти. А когда вырос, женился на одной из киевских кузин. — И какой из этого вывод? — спросил Мирослав. — Еще не знаю. Пока нам достоверно известно одно: Ахматова действительно нашла в Царском саду брошку — это не басня. И как только она ее нашла, она и ее сестра Рика чуть не попали в лапы к медведю. — Ее сестра чуть не попала в лапы к медведю. — Мир отодвинул тарелку. — Я был там, — напомнил он. — Я видел его глаза. Они были очень… целеустремленными. Медведю не нужен был я. Ему нужна была только она, эта малышка. Она, а не Анна. — То есть, — моргнула Маша, — хочешь сказать, дело в Рике? Но что в ней особенного? — Ковалева открыла журнал, но не сыскала там ничего похожего на объяснение. — Рика — не киевлянка. Не нашла Лиру. Не прикасалась к ней… Правда, страшно хотела прикоснуться, кричала: «Дай, дай!» Может, она так старалась забрать брошь у сестры, потому что Лира предназначалась ей? Рика должна была стать поэтессой? — Нет, — мрачновато возразил Мирослав, — боюсь я, Рике предназначался только медведь. Он смотрел на нее такими глазами… — Елаза Мира заволокло темнотой. — Такими глазами смотрят, когда собираются убить. Нет. Когда ты должен убить, — поправился он. — Кому должен? — Тому, кто тебе приказал. Как приказывала мне Кылына, когда ей нужна была кровь. Жертва! — Кровь жертвы, — воспроизвела Ковалева. — Кылына. «AAA не прольет, БД не пойдет…» Анна нашла Лиру, и Рику чуть не растерзал медведь. Той же зимой брат Андрей чуть не умер. А некий человек таки попал под трамвай. Перед ее внутренним взором вырисовывался некий логический ряд. Перед взором не внутренним — окно и черный ворон за ним. — Ладно, — оборвала себя Маша, — давай подойдем с другой стороны. Если Лира и впрямь что-то значила, почему, получив ее в пять лет, Анна не стала вундеркиндом? И начала писать стоящие стихи только когда выросла, в девятнадцать-двадцать лет, как все нормальные люди? — А до этого? — прояснил Мир. — Писала наивности, как все нормальные дети и девушки. Прочитав ее первые стихи, Николай Еумилев сказал: «А может, ты лучше будешь танцевать? Ты гибкая». — То есть стихи были так себе? — И где делась Лира? Почему о ней нет никаких упоминаний? — А почему бы тебе не спросить об этом у нее самой? — У кого? — У Анны Андреевны Ахматовой, — заговорщицки улыбнулся Мир. — Как? — Просто подойти и спросить. — Ну, это не так просто… — Маша снова зарылась в статью. — В Киев Анна вернулась только в семнадцать лет, в августе 1906. В то время родители ее фактически расстались, отец растратил капиталы жены и остался в Петербурге. Мать переехала жить к киевской сестре. Анна поступила в старший класс Фундуклеевской гимназии. Денег не было, они жили очень бедно. В Киеве Анна была близка только со своей кузиной Марией Змунчиллой, на которой потом и женился ее брат. А так была одиночкой, обособленной, гордой и нелюдимой. Как же я к ней подойду? |