Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
Ибо открытка свидетельствовала: в этой истории был еще кто-то, покуда в нее не вписанный. Они видели фото: Царскую площадь, «Европейскую» гостиницу, фонтан, первый трамвай. Но у этого снимка был и «фотограф». Кто-то, оставшийся за кадром. Кто-то, кто прислал прапрабабушке Анне весточку с указанием места и времени… ее смерти! Но указывать обратный адрес на дореволюционных открытках было не принято. Катя разглядела лишь круглый киевский штамп. «Ладно. Надо разобраться во всем этом». Катерина поискала электрический звонок — не нашла и ударила в прапрабабкину дверь кулаком. — Кто? — крикнули оттуда полминуты спустя. — Я к Анне Строговой. Из Киева. По важному делу. Дверь открыла женщина. Такая некрасивая, что уголки Катиных губ невольно и неприязненно дрогнули. Облаченное в траурный багет столетнее фото делало ее некрасоту значительной и загадочной, но в жизни, которую Катя считала сейчас своею реальностью, — некрасивость ее прапрабабушки не была приукрашена ничем. Низкий лоб, большой, широкий нос, тяжелый подбородок, массивная шея. «Ведьма. Иначе б прапрадедушка ни за что на ней не женился». — Вы ко мне? — женщина исподлобья взглянула на Катю. — Я знать вас не знаю! — Я тебя знаю. Я — «змея-Катерина»! — пошла Катя ва-банк. Прося «час, который мне должно знать», «предположительно ведьма» просила свести ее с пращуркой в тот день и час, когда та будет располагать информацией о трамвае, заклятье и странной брошке. И видела: ей дали то, о чем она попросила! Толстая шея уродины была отмечена камеей с профилем изумительной Кати. «Она все знает». Прапрабабка отпрянула. Маленькие карие глазки стали просящими. Подбородок размяк. Рот заканючил: — Мы не понимаем. Мы ж ничего знать не могем. Не в нашей то власти, как нам скажут, так мы и делаем. Сказала Ольга Силовна, я и не отступлюсь, коли вы по это пришли. — К жалкому страху добавилась обреченность — серая, застоявшаяся. «Она знает, что должна умереть!» — Чего уж, надо так надо, — потупившись, сказала Анна Михайловна. — Лишь бы род наш захудалый из ямы-то вывести. А то почитай уж два века с нами как с отребьем каким. А чего поделать, доказательств-то нет. Как доказать, что и мы в свое время на лысогорье царицами были? — Она говорила, как прислуга. Но последнее предложенье вызвало у Кати чувство похуже брезгливости. — Я правильно вас поняла? — озвучила она свой страх. — Вы не можете доказать, что вы — ведьмацкого рода? — А иначе зачем же? Дображанская ощутила пустоту в животе. «Екатерина Михайловна, вы, одна вы имеете все шансы доказать право быть Киевицей! Достаточно встретиться с вашей прапрабабкой и получить от нее фактическое…» «Все кончено!» Проблема непризнанности, вставшая перед Катей сутки тому и столетье спустя, — длилась три века и оказалась их фамильным проклятием, против которого бабка и пыталась состряпать заклятье. Но в великолепном характере Кати не было привычки отступать — Дображанская привыкла наступать до конца. «Открытка!» «Сказала Ольга Силовна, я и не отступлюсь…» «1 января 1895 года Наследница Ольга призвала Суд на свою сестру — Киевицу». — Вы сказали Ольга Силовна? Наследница Ольга? — двинула Катя в наступленье полки. — Вам лучше знать. — Ольга дала вам эту брошь? — Выдвинувшись вперед, Катин перст презрительно уткнулся в прапрабабкину шею. — Ольга сказала, вы должны погибнуть? Тогда ваши потомки будут признаны. Так? — Я все сделаю. «Она тебя обманула!» — крикнула праправнучка про себя. Но ее возмущение касалось исключительно дуры-прапрабабушки. В груди расправляла крылья надежда. — Где жила Ольга? — А разве они оттудова съехали? — Где? — свела длинные брови Катя. — В Киеве. — Улица? — Фундуклеевская. — Дом? — 12. — Подъезд? — Вот тут он. — Подняла женщина правую руку. — Квартира? — Второй этаж. — Можете идти. Освобождая от служащих свой кабинет, Катя всегда произносила эти слова. Некрасивая Анна осталась стоять, молча вопрошая о чем-то горделивую даму, так и не уразумев, что удостоилась счастья узреть свою красавицу-праправнучку. Но Катерина уже освободила от нее свои мысли. В доме № 12 на Фундуклеевской было всего два подъезда. А на втором этаже всего две квартиры! Одну из них снимала Кылына. А вторую — Ольга! «Кылына — единокровная внучка Наследницы Ольги». — Возможно, я еще вернусь, — сказала «змея-Катерина». В обмен на жизнь бабка Кылыны пообещала прапрабабке Кати признать их род. «Но нас так никто и не признал». И в уме Дображанской уже трепетали три первых фразы: «Или вы предоставляете мне фактические доказательства, что я — настоящая ведьма. Или же я возвращаюсь в Ворожбу и предоставляю живое доказательство бабушке: вы — обманщица! И бросаться под ваш идиотский трамвай нет ни малейшего смысла!» * * * …только вернувшись в Киев и нанеся намеченный ею важный визит, Катерина Михайловна повела себя странно. Вынырнув из квартиры обманщицы, Катя остановилась как вкопанная, пошевелила губами, азартно тряхнула новою шляпой и вместо того, чтоб переместиться в квартиру напротив, достала из кармана свой телефон. Минут пять Катя с всевозрастающим энтузиазмом нажимала на кнопочки. А затем сделала один телефонный звонок. Не в пример Даше Чуб, Дображанская сразу смекнула, о чем говорила им Маша. Между уходом и возвращением из Прошлого остается порез (или резерв, зазор) длиною в минуту. И, покинув XXI век в 01.15 ночи по настоящему, Чуб позвонила матери в те же 01.15 ночи и эту минуту выговорила. А перезвонив в 01.16, услышала «занято»… Поскольку их разговор уже состоялся и его нельзя было ни повторить, ни продолжить — более того, он все еще продолжался, завис, как стоп-кадр на последнем, сказанном в час 01.15.59 секунд полусловце. Ибо 01.16 в настоящем быть уже не могло — время остановилось! И эту одну-единственную минуту-резерв, прожитую Дашей Чуб в настоящем совершенно бездарно, Катя собиралась прожить с большим, если не сказать великим, смыслом. |