Онлайн книга «Темный мир»
|
Так что не удивляйтесь, пожалуйста, тому, что мы — не удивляемся. Мы уже по ту сторону двери. Куколка почему-то пропала из виду. То ли забежала вперед, то ли довела до границы и за ненадобностью нам поспешила домой. Даже если и так — нехорошо расставаться без прощания, тем более что я назвался ей другом. Как бы ее приманить обратно? Я решил немножко переиначить прежний наговор: Я тебе вовсе не враг Я тебе честный друг В гости ко мне придешь Варежки дам для рук Дам я тебе платок Красна вина налью Будет, как вишни сок, Так вот отблагодарю… Я вдруг сбился и стал вспоминать, о чем я думал перед тем, как исчезла кукла. Мы уже по ту сторону двери. Ну или по эту… Честно говоря, я и сейчас не знаю по которую. По другую. Поэтому появление двух пограничников — старшего сержанта и младшего сержанта — с автоматами и собакой огорошило меня больше, чем, допустим, появление одной собаки, но говорящей. — Стоять, — спокойно сказал старший сержант. — Кто такие? Документы. — Мы студенты. Эс-пэ-бэ-гэ-у. На практике. Вот документы… Я достал студбилет и паспорт со вложенным в него «открытым листом» — просьбой от ректората ко всем органам власти оказывать нам содействие. Маринка сделала то же — но как-то деревянно. Похоже, она не верила в происходящее. — Никитин Константин Юльевич… ага… Петербург, улица Орбели, двадцать семь… Борисоглебская Марина Ивановна… Петербург, Орбели, двадцать семь… Родственники, что ли? — Нет, просто в одном доме живем. В соседних парадных. — Забавно. Так… «оказывать содействие…» — ну, понятно. Допуска в погранзону почему нет? — Так какая же тут погранзона? Мы в погранзону и не собирались вовсе. — Что значит — какая? Два километра до границы — какая погранзона! Ну вы даете, студенты. — Не может быть, — сказал я. — Мы час назад вышли из Кутиллы. Сто километров до границы — если по прямой… а по прямой никак, потому что озера… — Это где у нас — Кутилла? — спросил старший младшего. — По-моему, Тишкеозеро, — сказал тот. — Но не уверен. — Нет, ребята, никак не могли вы выйти час назад из Кутиллы, — сказал старший. — Если Тишкеозеро… По этим лесам — неделю топать, а то и больше. Мы с Маринкой переглянулись. — А какое сегодня число? — спросила вдруг она. — Шестнадцатое июля, — сказал старший. — Не понимаю, — сказала она. — С утра было пятое… — И с утра было шестнадцатое, и сейчас шестнадцатое, — сказал старший. — Вы, видимо, эти… потеряшки. — Кто? — Ну, которые память теряют на какое-то время. Хорошо, что вы еще себя помните — а то некоторые и имя-фамилию забывают, и родственников не узнают. Ну ладно, пойдемте на пикет, там разберемся. — А что, такое часто случается? — спросил я. — Как когда. В этом году уже четверо или пятеро было… или сколько, Серега? Не помнишь? — Больше пяти, — сказал младший. — И, что характерно, все идут к финской границе. С чего бы это? — Потому что тех, кто идет в другую сторону, ловит милиция при железке… Такое тут место у нас. Аномальная зона. Черт-те что может происходить. Мы уже привыкли. По-первости жутковато было… — Это когда собаки с ума сошли? — Ну, хотя бы. Или когда все намагнитилось… Вы, кстати, жрать хотите? — Не знаю, — сказал я. — Скорее пить. — Пить с собой уже ничего нет. А сейчас придем на пикет, там нам и компоту выпишут, и борща… Ну и вас оформим, дело такое… режимное. — Понимаю, — сказал я. — Сам с погранцами служил. — А где? — В разведвзводе. — Я сделал вид, что именно так понял его вопрос. — Десант? — Нет, пехота. — Ну, тогда пошли. Пехота… Тропа скоро вывела нас к гравийной дороге, на обочине которой и стоял «пикет»: щитовой домик, навес с печкой и обеденным столом, брезентовая палатка, маленький вольерчик с двумя конурами. Лейтенант просмотрел наши документы, заставил нас написать объяснительные, покачивая головой, быстро заполнил какие-то бланки, буркнул: «Зона…» — и ушел в дом. Через несколько минут вернулся. — Часа два придется подождать. Будет машина, отвезет вас на заставу, а оттуда уже — как получится. С вашим старшим связаться через что можно? Я продиктовал телефон Артура. И, если тот не ответит, телефон деканата. — Понял, — сказал лейтенант. — Идите пока поешьте. Сереж, накорми студентов! Мы сели за стол. Давешний младший сержант выдал нам по миске и по ложке, поставил на стол хлебницу, прикрытую бязевой салфеткой (ну, разумеется, портянкой, только новенькой), снял с печи кастрюлю, обмотанную полотенцами. Приподнял крышку, принюхался… расплылся в улыбке. — Хорош боржгцчец! Ну, разливайте сами, сколько кому надо. В каком звании, пехота? — Сержант запаса. — Тогда правила знаешь. — Дык-ть… Мариш, подставляй. Борщ и вправду был хоть куда. Отнюдь не сплошное сало плавало в нем, а уваристая мясистая рулька; и картошечка была аккуратно порублена кубиками, и свекла, и морковка, а лук и капусту, похоже, предварительно потомили на сковородке (да, знаю, что не канонический это рецепт, не канонический, но зато вкусно). Только когда я наливал это лакомство Маринке, то обратил внимание, что у нее дрожат руки. — Что-то не так? — спросил тихо. — Не знаю, — так же тихо ответила она. — Не могу понять… Это не было кодовой фразой из знаменитого и сто раз перечитанного романа («В августе сорок четвертого», если кто не въехал), но я вспомнил именно ее — и против своей воли, против объективной расслабляющей реальности — насторожился. Не подавая виду, естественно. Налил себе, взял ломоть серого, посолил. Нацелился ложкой в борщ. Вот сейчас я подцеплю вкуснятину со дна… Борщ в миске слегка подрагивал. И даже не слегка. Поверхность его покрывала рябь — круговая стоячая волна, — и в центре миски то и дело вздымался маленький заостренный пик. Я смотрел на это и понимал, что быть такого не может, но оно есть… а потом ступни тоже ощутили вибрацию. Я посмотрел на Маринкину миску — в ней борщ тоже отплясывал. А потом я увидел глаза Маринки — ив них ужас. — Не предусмотрели, — сказал кто-то сзади. — Она нас видит, — сказал другой. И тут, как в Маринкином видении, которое она пересказывала Ирине Тойвовне, все окружающее смялось, как тонкий бумажный лист, и обнажились темно-зеленые пластиковые панели, круглые иллюминаторы, за которыми стремительно проносились верхушки деревьев, — и ровный рокот, который я до того просто отказывался слышать, ворвался в уши. Стол из деревянного стал пластмассовым, и пластмассовыми были тарелки и ложки… |