Онлайн книга «Две зимы и три лета»
— Сукин ты сын! — сказал Михаил. — И завсегда у тебя какая-то ерунда на уме. Ты лучше скажи, как теперь жить будем. — А что? — Как что? Война кончилась, а дальше? — Тю, нашел о чем горевать. Не беспокойся. Там, наверху, большие мужики газеты читают… — Да я не про то. Как ты не понимаешь! Вот, к примеру, ты. Я бы на твоем месте учиться мотанул, честное слово. — Мотай на здоровье. Нынче никому не запрещено. — Болван! У меня сколько на шее? А у тебя один дедко, да и с того еще ты тянешь… Егорша повернулся на спину, подложил под голову веник. Затем, помолчав, объявил: — У меня задача покамест такая — добыть серп с молотом. А дальше поглядим, что и как. — Чего-то я раньше не замечал, чтобы тебя к кузнице тянуло. — И сейчас не тянет. — Дак чего же? — Мне надо такой серп и молот, — сказал Егорша, потягиваясь, — у которых крылышки. Чтобы подвесился к ним и полетел, куда захотел. — А, ты вот о чем, — догадался Михаил. — Про паспорт. Не знаю. Сосны да ели и без паспорта нас признают. — С колхозным леском покончено, — сказал Егорша. — Это кто тебя отпустит? В сенцах что-то брякнуло, вроде дужки от ведра, потом Лизкин голос: — Есть ли жар-то? Егорша живо приподнялся на полку, заорал: — Лизка! Потри спину! — Я те потру. Батогом суковатым. Подойдет? Когда в сенцах все заглохло, Михаил рьяно, исподлобья поглядел на Егоршу, коротко бросил: — Ты говори, да знай с кем. — Ну еще, нельзя и пошутить. Лизка снова вернулась в сенцы: — Я из-за этого зубана забыла, зачем и пришла. Тебя Анфиса Петровна ждет. Срочно, говорит, Михаила надо. Так что больно-то не размывайся. В субботу вымоешься. — Ну вот, — сказал Михаил и невесело усмехнулся. — Не успел одну грязь смыть — другая ждет. — Да, — сказал Егорша, — колхозная жистянка известна: из одного хомута да в другой. Нет, я нынче поворачиваю на все сто восемьдесят. Баран и тот, понимаешь, башкой иногда крутит, а мы что… Царь природы… 2 Приход председателя на дом, да еще в день приезда из лесу, ничего доброго не сулил — Михаил хорошо это знал по прошлому. Опять какое-нибудь пожарное дело: либо за сеном тащись с бабами на ночь глядя, либо — семенами у соседа разжились — мотай срочно за семенами… Одним словом, выручай, Михаил. И потому он мрачно, почти с ненавистью покосился на Анфису Петровну, сидевшую на передней лавке с Татьянкой на коленях. Первые же слова Анфисы Петровны ошеломили его. Анфиса Петровна посылала его в город. Дело в том, что Лобановы получили от своей невестки письмо (только что, с сегодняшним пароходом), и та пишет, что может помочь колхозу машинным маслом да мазью — на складе работает. — Я думаю, такой случай упускать нельзя, — заключила Анфиса и своими добрыми и умными глазами посмотрела на него. Михаил машинально, не раздумывая, кивнул головой: конечно, нельзя. И масло и мазь позарез нужны колхозу. Ведь за эти годы чем только они не смазывали свои немудреные машины! И дегтем, и салом, и всяким варевом, от которого за версту несет вонью. — Поезжай, — говорила Анфиса Петровна. — Заодно и город посмотришь. Я вот до сорока годов дожила — ни разу не бывала. Михаил в нерешительности посмотрел на ребят, на мать — дел дома куча. А главное — с чем ехать? С картошкой одной в Архангельск не поедешь. Но Анфиса Петровна уже предусмотрела и это — выписала двенадцать кило жита. Фуфайка страшная, стыдно на люди показаться, как говорит матерь. Пожалуйста. И этой беде можно помочь. Найдется фуфайка, заверила Анфиса Петровна, и даже костюм Григорьев можно попримерить. Михаил решился — раздумывать некогда, «Курьер» приходит сверху рано утром. — Мати, затопляй печь! Лизка, неси мешок! На колхозный склад он влетел разгоряченным жеребцом — только что не заржал: глаза горят, грудь как мехи кузнечные, и сила такая — все сворочу! — Из какого мешка? Говори! Варвара указала на дальний угол. Михаил затопал — половицы завизжали. Мешок — немалый — поднял играючи, пропер к весам без передышки. Варвара ахнула: — Ну, какой ты мужчина стал! — Растем! — отшутился он. — И ты девкой стала. — Да, верно что девкой. Опять замуж можно выходить. — И рассмеялась невесело. А вообще-то молодец баба! Терентия убили в прошлом году, а кто слыхал от нее стон? Правда, женки вписали ей это в строку: сердца нет. А может, она назло всем чертям так делает? Слезу пускать да реветь — это каждый умеет. А ты вот попробуй рот скалить, когда у тебя сердце кровью обливается. Рот у Варвары красивый, белозубый, смехом налит — нету такого другого рта в Пекашине. И, глядя на ее моложавое, высветленное вечерним солнцем лицо, Михаил вдруг вспомнил давешние слова Егорши. Придумает же, сукин сын! — Ты чего это развеселился? — спросила Варвара и снизу, от весов, посмотрела на него. — Да так… — Знаю, знаю, что у тебя на уме. Я еще тогда — помнишь, в поле ты Дунярку высматривал? — сказала себе: быть моей племяннице за Мишкой! Ух и погуляем на свадьбе! — Иди ты к черту! Он ткнул карандашом в ведомость, схватил свой мешок с зерном. Варвара, довольнехонька, засмеялась (первое это удовольствие для нее вогнать человека в краску), а когда он был уже на улице, окликнула. Подошла, роясь в брезентовой сумке, — начальство, завскладом! — Ты вот что мне. Чулки городские да подвязки на резинке привези. Михаил ошалело попятился назад. — Ну-ну, совала Варвара деньги со смехом, — привыкай. А сам не можешь, Дунярку или Онисью попроси. Там, на рынке, говорят, всякой всячины. Пришлось принять деньги — дьявол с ней, пускай наряжается. 3 Когда Михаил очень спешил, он обычно ходил задворками либо подгорьем. Потому что стоило ему показаться на улице, как бабы со всех сторон наваливались на него: этой поправь крышу, той подними дверь — каждый раз с боем и она сама, и ребята попадают в избу, а у третьей и того срочнее дело потолок «заходил» над столом. И он ладил крыши, поднимал двери, подводил всякие подпоры под прогнившие потолочины, отбивал и наставлял косы, рушил постройки на дрова. Да, оказывается, и эта работенка — наводить разруху на деревне — кое-какой сноровки требует. Крепко старики строили — пока бревно от сруба оторвешь, семь потов с тебя сойдет. В общем, его мужские руки нарасхват рвали безмужние бабы. |