Книга Инспектор Лосев. Злым ветром, страница 54 – Аркадий Адамов

— Хотелось бы, Иван Харитонович, — говорю я, — уточнить некоторые обстоятельства вашей поездки в Москву.

— Пожалуйста, — с готовностью соглашается Николов.

Но я чувствую, как внутренне он весь напрягается и улыбка становится несколько вымученной.

— Где вы остановились, будучи в Москве?

Николов называет уже знакомую мне гостиницу.

— Когда вы из нее выехали?

И тут Николов, к моему удивлению, называет совсем не тот день, когда он на самом деле покинул гостиницу. По его словам, это произошло всего четыре дня назад. Странно, как он не подготовился к такому элементарному вопросу.

— Нет, Иван Харитонович, — вежливо возражаю я. — Вы уехали оттуда за две недели до этого дня. Вот справка из гостиницы.

Я протягиваю ему через стол эту справку.

Николов внимательно и, как мне кажется, с некоторым удивлением и любопытством изучает ее, потом что-то обдумывает про себя и наконец очень спокойно спрашивает:

— А какое, собственно, имеет значение, когда я оттуда уехал? Ну, допустим, на две недели раньше, что из этого?

— Где же вы были все это время?

Николов уже не улыбается и сердито отвечает:

— Это никого не касается, где я был.

Вот это точный ход. Действительно, пока не возбуждено уголовное дело и не начато официальное следствие, он вправе не отвечать на такие вопросы.

— Да, конечно, — соглашаюсь я. — Пока вы можете на этот вопрос не отвечать. Вернемся к гостинице. В день вашего действительного отъезда в номере «люкс», который вы занимали, произошла кража.

— Ни о какой краже я не знаю, — нервно возражает Николов, пожалуй, даже слишком нервно. — Я уже говорил. И у меня ничего не пропало. А паспорт у меня украли позже, в дороге.

— Да, паспорт у вас, видимо, украли позже, — соглашаюсь я. — Но вор, забравшийся к вам в номер, задержан и, представьте, сознался.

— Понятия об этом не имею, — упрямо повторяет Николов. — Не было у меня кражи, и все.

— Однако мы изъяли у него ваши вещи. Вот. Узнаете?

Я достаю злополучные кофточки, украденные Мушанским из «люкса», и показываю Николову. Он спокойно, хотя и с некоторой неприязнью смотрит на них и качает головой.

— Это не мои вещи.

Что ж, надо признать, что некоторая логика в избранной им линии поведения есть, хотя ни к чему хорошему она не приведет.

— Они взяты из вашего номера, — говорю я. — И есть свидетели кражи. Дежурная по этажу, горничная.

— Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу.

— Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва.

Я с трудом сдерживаю улыбку.

— Да никакая я не жертва! — взрывается Николов. — Первый раз слышу об этой краже! И не понимаю, чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то кофточки!..

— Ну хорошо, — примирительно говорю я. — Оставим пока эту кражу. Займемся другим фактом, если вы не возражаете.

— Возражаю, — буркает Николов.

— И все-таки придется заняться. Он касается вас, паз вы жили в том номере. После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами. Не могли бы вы нам их объяснить?

Я протягиваю ему листок. Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него, отстраняет мою руку.

— Извините, но я ничего подобного не писал.

— Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону.

Николов неохотно берет листок и переворачивает его.

— Ну и что? — раздраженно спрашивает он. — Ничего здесь нет.

Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке.

— Линии какие-то, — говорит Николов.

— Это оттиск записки, написанной на предыдущем листке, — поясняю я. — Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах.

Я показываю ее Николову.

Он с интересом вглядывается в нее и восклицает:

— А ведь тут что-то написано!

— Именно. И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора. Это вы писали, Иван Харитонович.

— Я?!.

— Да, вы. Вот текст записки. Прочтите.

На лице Николова проступает беспокойство. Но, по мере того как он читает записку и улавливает ее смысл, беспокойство сменяется очевидной тревогой.

— Это не я писал, — говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним бумаги.

— Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите.

— Не желаю! — почти кричит Николов. — И грош цена вашим экспертам в таком случае!

Ну это уж слишком. Он же умный человек. В конце концов, ему можно напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует, это тоже ловушка для Николова, и пусть она останется в резерве. Впрочем, она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх, пальцы нервно барабанят по чемоданчику, лежащему на коленях. Да, я себе представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли.

— Иван Харитонович, — говорю я. — Дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Вот послушайте. После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь, заявив дежурной, что вам срочно надо вернуться в Пензу. Это был обман, в Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об этом свидетельствует, в частности, жилец соседнего номера, с которым вы познакомились, некий Виктор, вы его помните?

— Не знаю такого! — с вызовом отвечает Николов.

— А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не знаете? Очень красивая женщина, кстати.

— Тоже не знаю!

— А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный браслет. Как же так, Иван Харитонович?

— Повторяю, никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не был.

— Но все это не самое важное, — с ударением говорю я. — Самое важное — вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы…

— Да не писал я ее! — с неожиданным отчаянием восклицает Николов. — Честное слово, не писал! Это… это ошибка, уверяю вас!

— Она написана вашим почерком, — терпеливо говорю я. — Вашим. Тем самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам?

— Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите!

Николов дрожащими пальцами открывает свой чемоданчик и лихорадочно роется в лежащих там бумагах.

Я с усмешкой спрашиваю:

— Что же, в Москве вы писали другим почерком? Тогда зачем, разрешите узнать?

— Да нет же!..

Тут Николов, видимо, на что-то решается, перестает рыться в своем чемоданчике и, оглянувшись в сторону Игоря и Рогозина, понизив голос, говорит: