Онлайн книга «Черная моль»
|
Услыхав звук открываемой двери, он поднял голову, и в тот же момент с его вытянутого, костистого лица сбежала безмятежная улыбка, глаза под стеклами очков тревожно блеснули. — О-о! Явление прямо с того света, — усмехнулся он. — Что с тобой, дорогуша? Заболела? Жерехова, тяжело ступая, подошла к столу и почти упала в кресло. На ее широком, дряблом лице с темными кругами под глазами проступила на миг жалкая усмешка, но тут же уголки сухих губ стали вдруг подергиваться задрожал подбородок. — Все, — почти выдохнула она. — Нету больше моченьки. Так ночью и решила: или руки на себя наложу, или… — Она с мольбой посмотрела на Плышевского. — Отпусти… Слышишь, отпусти ты меня… — Я тебя не держу, Мария Павловна, — пожал плечами Плышевский. — Только… — Ведь кем стала? — лихорадочно перебила его Жерехова. — Зверем, сущим зверем через все это стала. И рядом тоже зверя вырастила. Вот, смотри!.. Торопясь, она расстегнула дрожащими пальцами пальто и судорожно рванула у шеи кофточку, обнажив плечо, на котором растекся фиолетовый, с желтыми подпалинами синяк. — Видел? Бил он меня сегодня! Денег требовал. А я… что я… — Закройся, — брезгливо произнес Плышевский, нервным движением доставая папиросу. — О сыне твоем наслышан. По нем давно тюрьма плачет. Жерехова тяжело навалилась на стол и свистящим шепотом произнесла: — По нас она плачет. — Ну, знаешь… Жерехова, не дав ему договорить, умоляюще протянула через стол руки и сказала: — Никому… Никому ни словечка не скажу. Клещами раскаленными не вытянут. Только кончим, давай кончим все это… Силушки нет терпеть… всю душу истерзала себе… — Ты просто больна, Мария Павловна, — с досадой произнес Плышевский. Отшвырнув незажженную папиросу, он поднялся, подошел к двери и плотнее прикрыл ее. — Сама не знаешь, что говоришь, — раздраженно докончил он. Жерехова всем корпусом повернулась к нему и вдруг тяжело осела на пол. — Отпусти… Бросим… — Брось лучше мелодраму тут мне устраивать, — злобно ответил Плышевский. — Сейчас же встань! Но Жерехова, уткнувшись лицом в пыльную ковровую дорожку, глухо, надрывно зарыдала. Плышевский растерянно огляделся по сторонам, потом, спохватившись, запер дверь на ключ и, подбежав к маленькому столику в углу кабинета, торопливо схватил графин с водой. Но в этот момент за его спиной раздался пронзительный крик: — О-ой!.. Ой, умираю!.. Ой-ой!.. И Жерехова судорожно схватилась обеими руками за грудь. Плышевский метнулся к двери и, повернув ключ, крикнул секретарю: — Живо врача! Скорее, черт вас подери!.. Последнее, что слышала Жерехова, это лихорадочный шепот Плышевского: — Помни, никому ни слова! Все бросим… Сознание возвращалось медленно. Сначала возник лишь неясный, монотонный шум, потом стали выделяться отдельные звуки; очень далекие, они постепенно приближались и начинали обретать смысл. Перед глазами проступила темная, дрожащая сетка, она все светлела и светлела. Жерехова чувствовала, что если она сейчас откроет глаза, то все увидит, все поймет, но открывать глаза не было сил, и потом было почему-то страшно. Среди доносившихся звуков она различала два человеческих голоса. — Значит, опасность миновала, доктор? — спросил один из них, молодой и встревоженный. — Особой опасности и не было, — ответил второй голос, спокойный и очень солидный. — Со стороны сердца, в общем, все в порядке. Нервное потрясение. Через несколько дней на работу пойдет. — На работу ей так скоро идти нельзя, — возразил первый голос. «Правильно, — подумала Жерехова. — Нельзя мне туда». Это была ее первая мысль, а за ней уже понеслись другие мысли, обрывочные, лихорадочные, торопливые: «В больницу угодила… После той ночи… Из его кабинета… Там и грохнулась… Обещал все кончить… А туда мне нельзя, нет… Вот так бы лежать и лежать!..» И она опять со страхом прислушалась. — Тут вот с фабрики ее проведать хотели, а вы, говорят, не разрешили, — продолжал солидный голос. — Ну пока-то, естественно, незачем было, а сегодня или завтра… — Ни сегодня, ни завтра, доктор, — твердо перебил его молодой. — Это приезжал их главный инженер. Его визит только ухудшит состояние больной. — Вот как? Ну, вам, конечно, виднее. «Это почему же ему виднее? — настороженно подумала Жерехова. — А, тот, значит, приезжал… Хорошо, что его не пускают ко мне. Выходит, молодому спасибо сказать надо…» Она чуть-чуть приоткрыла глаза. Около кровати стояли два человека в белых халатах. Один из них был среднего роста, очень полный, с седой головой и черными лохматыми бровями на румяном лице. Из кармана отутюженного до блеска халата высовывались резиновые трубочки и металлическая дужка стетоскопа. Второй человек был значительно выше ростом, худощавый, с узким лицом, белокурые волосы аккуратно причесаны на пробор; большие серые глаза смотрели внимательно, сосредоточенно, но правый слегка щурился, лукаво и добродушно. Молодой первый заметил, как задрожали ресницы больной и легкий румянец проступил на щеках. Обращаясь к Жереховой, он весело сказал: — Смелее, Мария Павловна! Открывайте глаза. Здесь вас никто не обидит. Наоборот, вылечим от всех болезней. Так началось выздоровление. Молодой человек, оказавшийся Анатолием Тимофеевичем Зверевым, часто дежурил у кровати Жереховой. Неизменно веселый, он то шуткой, то теплым словом старался приободрить больную. И она с благодарностью принимала его заботу. Но порой лицо ее становилось вдруг напряженным и мрачным, взгляд угасал и сквозь плотно сжатые губы вырывался легкий стон. В такие минуты Анатолий Тимофеевич клал свою прохладную, широкую ладонь на ее руку и строго говорил: — Не надо пока ни о чем думать, Мария Павловна. Потом, потом поговорим. И все будет хорошо, обещаю вам. Ну, верите? И Жерехова через силу улыбалась, стараясь прогнать мрачные мысли. Однажды Анатолий Тимофеевич сказал: — К вам Плышевский приехал. Пропустить? В глазах Жереховой мелькнул испуг. — Не надо. — Вот и я так думаю, что не надо. — А вы-то почему так думаете? — Полагаю, отмучились вы с ним. Сыты небось по горло. — Это точно, отмучилась. — Ну вот. И хватит пока об этом. Другой раз Жерехова сама спросила: — Да вы откуда? Здесь, что ли, служите? — Пока здесь, — улыбнулся Зверев. |