Книга Ужас в городе, страница 81 – Анатолий Афанасьев

Вышли в прихожую, где предупредительный служка подал хозяину дубленку и шапку. Никодимов сунул ему в лапу какую-то ассигнацию. Служка картинно расшаркался, отворил перед ними дубовую дверь и, семеня то с одного бока, то с другого, проводил до машины.

Машина – шестиместный "шевроле" бронзового цвета. Там их принял богатырь-водитель в кожаной кепке, как у Лужкова, и почему-то перепоясанный крест-накрест пулеметными лентами. Когда уселись, он бережно укрыл коленки старика коричневым пледом. По всему выходило, если Колдун и обеднел, как говорил Палыч, то еще не до крайности. Держался на уровне среднего вора-реформатора.

Все происходящее, начиная с рынка, Розе Васильевне не очень нравилось, но ей ли судить. Харитону виднее.

– Поехали, – Никодимов ткнул в спину водителя черным стеком. Склонился к Розе Васильевне:

– Никому в городе не верь, красавица, кроме меня. Особенно не верь вот этому, Палычу. Давеча прислал ящик коньяку французского, а в бутылках обыкновенная сивуха. Шалавам лакать, – Степан Степанович! – негодующе воскликнул Хомяков. – За что такое оскорбление?

– Ничего, скоро ответишь за все свои шалости, рожа неумытая. Своих грабишь? Мало я тебе благодетельствовал?

– Да ни сном ни духом! – Палыч аж порозовел от возмущения. – Сам пробу снимал. Но коли такой случай, мигом заменю.

– Как бы не опоздал, – зловеще посулил Колдун.

Выкатились в центр Федулинска, водитель почтительно уточнил:

– Куда прикажете, ваше благородие?

Старик вопросительно посмотрел на Розу Васильевну.

Та сказала:

– Что же мы среди дня на машине к убежищу подкатим?

– Правильно мыслишь, – одобрил Никодимов. – Но когда с тобой Колдун, он сам за все про все решает. Твое дело соответствовать. Назови улицу и дом. ;

– Покажу… Вот в тот переулок пока…

Только свернули, как навстречу выдвинулся БМП, откуда высыпали человек пять бойцов в полумасках. Окружили "шевроле", наставив автоматы, подскочили к дверцам. Старший рявкнул:

– Выходи по одному! Руки за голову!

То ли под впечатлением упреков Колдуна, то ли еще почему-то, Хомяков неожиданно проявил себя законопослушным гражданином, резвым колобком выкатился из машины. Стража приняла его в кулаки, повалила на землю, слегка попинала, завернула ватник на голову, обыскала и швырнула на обочину.

Никодимов, морщась, протянул в открытую дверцу какую-то бумагу. Командир вгляделся, отступил на шаг, козырнул:

– Можете ехать! Звиняйте, батька.

Никодимов сказал раздраженно:

– Этого верните.

Двое бойцов подняли Палыча, отряхнули и сунули обратно в салон.

Водитель газанул, впритирку объехал БМП.

Маленькое происшествие развеселило Колдуна.

– Ты что, совсем очумел, Палыч? Зачем из машины попер?

Хомяков поворошился на сиденье, тяжело дыша.

– Черт его знает.

– Ну и как себя чувствуешь?

– Да никак. Пару ребер вроде сломали… Ничего особенного. Наплевать.

– От кого ожидал, только не от тебя. Как ты еще до сих пор сохранился при такой сноровке.

Палыч расшатал и выплюнул изо рта три окровавленных зуба, аккуратно сложил в носовой платок и убрал в карман.

– Иной раз не угадаешь, как лучше, ей-Богу. А ну, как фугасом бы пальнули?

Никодимов наставительно заметил:

– Самомнение у тебя большое, Палыч, зато умишка кот наплакал. С какой стати фугас, ежели у нас на машине красные номера?

– Значит, бес попутал, – признался Хомяков.

Прибыли на окраину, где на отшибе от домов темнело низенькое кирпичное строение, то ли амбар, то ли подстанция. Чтобы ни у кого не оставалось сомнения, на углах здания красовались крупные черные буквы "М" и "Ж". Видно, эти "М" и "Ж" давно никто не посещал, к кирпичной коробке вилась еле приметная тропка.

– Узнаю Харитона, – радостно прокудахтал Никодимов. – Где дерьма побольше, там и он.

Машину он отправил домой, велев вернуться через три часа. Гуськом побрели по тропке, причем занедуживший Палыч цеплялся за куртку Розы Васильевны.

Мышкин наблюдал за гостями через узенькое окошко-бойницу. Железная дверь в стене будто сама собой перед ними отворилась. Переступив порог, они очутились в небольшой освещенной прихожей, как в обыкновенной городской квартире, даже с вешалкой для одежды и подставкой для обуви на полу.

Мышкин стоял в дверях и казался огромным, как выставленный шкаф. Никодимов старым козленочком подкатился к нему, утонул в его объятиях.

Их встреча умилила Розу Васильевну, хотя она и виду не подала.

– Пес меченый, – нежно бормотал старик, – живой!

Вот не чаял свидеться. Надеялся, а не чаял. Значит, вернулся. Значит, еще покувыркаемся.

В тон отвечал Мышкин:

– Что ты, что ты, брат Степан, еще повоюем. Еще попьем водочки с хлебцем.

Рядом в басовом ключе гудел маленький, сморщенный, с окровавленной мордой Палыч:

– Ах, хорошо, ах, славно, какие люди сошлись!.. Гонят нас, ребра ломают, зубья крушат, а заглянешь в сортир – и снова будто в раю.

Мышкин и его приветил. Отпустив Колдуна, ласково потрепал по волосам.

– Здорово, здорово, моряк… Как же ты, однако, не уберег Тарасовну? Надеялся ведь на тебя.

– Нет моей вины, Харитон. Сила солому ломит. После твоего отбытия они в город хлынули, аки саранча. Тарасовну ты лучше меня знаешь. Она хоть и баба, да неусмиренная, Попала под каток, вот и смяли.

– Ладно, ладно, после обсудим… Прошу в комнату, корешки отозванные.

Уселись за накрытым столом – водка, закуска, ничего лишнего. Роза Васильевна подала посуду – чашки, рюмки, тарелки, вилки с ножами. Чокнулась с мужчинами лишь по первой, потом, по восточному обычаю, переместилась в дальний угол, оттуда внимательно наблюдала за застольем: не надо ли кому чего.

Пир потянулся печальный: помянули Тарасовну, выпили за встречу, а также за Русь-матушку, поруганную кремлевскими сидельцами. Говорили поначалу мало, только разглядывали друг дружку, будто все разом вернулись с того света. У Мышкина бельмо лучилось весенним огнем. Нет-нет да и взглядывал коротко в угол, и Роза Васильевна, внутренне обмирая, отвечала ему спокойной улыбкой.

В эти бегучие дни далеко они продвинулись в любви.

Что спали вместе, это просто, это обыденка, другое чудно – зародилась меж ними волшебная искра, которая обоим не давала покоя, жгла душу. Не верили оба, что так бывает в поздние годы. Общая лампочка зажглась, невидимая никому, кроме них. "Ты хоть всю меня выпей, – сказала Роза Васильевна прошлой ночью, – все равно будешь чужой человек. Отчего же так сердце болит, Харитон?" Он ответил: "Так рассуждать глупо. Кто чужой, кто свой – нам ли судить". Мышкину было хуже, чем ей.