Онлайн книга «Цинковые мальчики»
|
– Что стоишь? Сорок чеков в служебный паспорт – и через день дома. Беру на вооружение: – Девушка, мне до Свердловска. – Билетов нет. Очки надень и посмотри на табло. Сорок чеков в служебный паспорт… – Девушка, мне до Свердловска… – Сейчас проверю. Хорошо, что вы подошли, тут один отказался. Приезжаешь домой. Попадаешь в совершенно другой мир – в семью. Первые дни никого не слышишь, только видишь. Трогаешь их. Как вам рассказать, что такое провести рукой по головке своего ребёнка… После всего… Утром на кухне запах кофе и блинчиков… Жена зовёт завтракать… Через месяц уезжать. Куда, зачем – непонятно. Об этом не думаешь. Об этом просто нельзя думать. Знаешь одно: едешь, потому что надо. Ночью на зубах скрипит афганский песок, мягкий, как пудра или мука. Только что ты лежал в красной пыли… Это глина… Рядом рычит БМП… Опомнился, вскочил – нет, ты ещё дома… Уезжаешь завтра… Сегодня отец попросил заколоть поросёнка… Раньше он режет поросёнка, я не подойду, затыкаю уши, чтобы не слышать этот визг… Убегал из дому… Отец: – Давай подержи… – Не так делаете… В сердце ему сюда… – Взял и проколол. …В морге мешки с разрубленным человеческим мясом… Шок! Нельзя пролить первую кровь, потом трудно остановиться… Каждый сам занимался своим собственным спасением. Сам! Сидят солдаты… Внизу идут старик и ослик… Они из гранатомёта: шар-р-рах! Ни старика, ни ослика… – Ребята, вы что, с ума сошли? Шли старик и ослик… Что они вам сделали? – Вчера тоже шли старик и ослик… Шёл солдат… Старик и ослик прошли, солдат остался лежать… – А может, это другой старик и другой ослик… Нельзя пролить первую кровь… Все время будешь стрелять во вчерашнего старика и вчерашнего ослика… Довоевали. Остались живы, вернулись домой. Теперь разбираемся…» Капитан, артиллерист «Я сидела у гроба и спрашивала: „Кто там? Ты ли там, сынок? «Только это и повторяла: «Кто там? Ты ли там, сынок?“ Все решили, что я сошла с ума. Прошло время. Я хотела узнать, как погиб мой сын. Обратилась в военкомат: – Расскажите, как погиб мой сын? Где? Я не верю, что его убили. Мне кажется, что я похоронила железный ящик, а сын где-то живой. Военком разозлился и даже прикрикнул: – Это разглашению не подлежит. А вы ходите и всем говорите, что у вас погиб сын. Нельзя разглашать. …Сутки я мучилась, пока родила. Узнала – сын! – боли прошли: не зря мучилась. С первых дней боялась за него, больше никого у меня не было. Жили мы в бараке, жили так: в комнате стояли моя кровать и детская коляска и ещё два стула. Работала я на железной дороге стрелочницей, зарплата – шестьдесят рублей. Вернулась из больницы и сразу – в ночную смену. С коляской на работу ездила. Возьму плитку, накормлю его, он спит, а я поезда встречаю и провожаю. Подрос, стала одного дома оставлять. Привяжу за ножку к кровати и ухожу на целый день. И он вырос у меня хороший. Поступил в строительное училище в Петрозаводске. Я приехала его навещать, он поцеловал меня и куда-то убежал. Обиделась даже. Заходит в комнату, улыбается: – Сейчас девочки придут. – Какие девочки? А это он сбегал к девочкам похвастаться, что к нему мама приехала, чтобы они пришли и посмотрели, какая у него мама. Кто мне подарки дарил? Никто. Приезжает на Восьмое марта. Встречаю на вокзале: – Давай, сынок, помогу. – Сумка, мама, тяжёлая. Ты возьми мою трубку чертёжную. Но неси осторожно, там чертежи. Я так и несу, а он проверяет, как я несу. Что там за чертежи?! Дома он раздевается, я быстрее на кухню – как мои пирожки? Поднимаю голову: стоит и держит в руке три красных тюльпана. Где он их взял на Севере? В тряпочку завернул и в трубку чертёжную, чтобы не замёрзли. А мне никто никогда цветов не дарил. Летом поехал в стройотряд. Вернулся как раз перед моим днём рождения: – Мама, извини, что не поздравил. Но я тебе привёз… – И показывает извещение на денежный перевод. Читаю: – Двенадцать рублей пятьдесят копеек. – Ты, мама, забыла большие цифры. Тысяча двести пятьдесят рублей… – Таких сумасшедших денег сроду в руках не держала и не знаю, как они пишутся. Он такой довольный: – Теперь ты отдохнёшь, а я буду работать. Буду много зарабатывать. Ты помнишь, когда я был маленький, я обещал, что вырасту и буду носить тебя на руках? Правда, такое было. И вырос он метр девяносто шесть ростом. Поднимал и носил меня, как девочку. Наверное, потому мы так любили друг друга, что у нас никого больше не было. Как бы я его жене отдала, не знаю. Не перенесла бы. Прислали повестку идти в армию. Он хотел, чтобы его взяли в десантники: – Мама, набирают в десантные войска. Но меня, сказали, не возьмут, потому что я своей силищей им все стропы пообрываю. А у десантников такие красивые береты… И все-таки он попал в Витебскую десантную дивизию. Приехала к нему на присягу. Даже не узнала: выпрямился, перестал стесняться своего роста. – Мама, почему ты у меня такая маленькая? – Потому что скучаю и не расту, – ещё пробовала шутить. – Мама, нас посылают в Афганистан, а меня опять не берут. Почему ты не родила ещё девочку, тогда бы меня взяли. Когда они принимали присягу, присутствовало много родителей. Слышу: – Мама Журавлёва здесь? Мама, идите поздравьте сына. Я подошла и хочу его поздравить, а он же метр девяносто шесть, никак не дотянусь до него. Командир приказывает: – Рядовой Журавлёв, нагнитесь, пусть мама вас поцелует. Он нагнулся и поцеловал, и кто-то нас в эту минуту сфотографировал. Единственный военный снимок, который у меня есть. После присяги его отпустили на несколько часов, и мы пошли в парк. Сели на траву. Снял он сапоги – ноги стёрты в кровь. У них был марш-бросок на пятьдесят километров, а сапог сорок шестого размера не было, и ему дали сорок четвёртый. Не жаловался, наоборот: – Мы бежали с рюкзаками, гружёнными песком. Как ты думаешь, каким я прибежал? – Наверное, последним из-за этих сапог. – Нет, мама, я был первым. Я снял сапоги и бежал, и песок не высыпал, как другие. Мне хотелось что-нибудь сделать для него особенное: – Может, сынок, в ресторан пойдём? Мы никогда с тобой не были в ресторане. |