Онлайн книга «Террор на пороге»
|
«Нельзя заранее нахваливать героев программ, как и красивых женщин перед их появлением. Чтобы не было разочарования…» — поучал меня Дмитрий. Но правило то нарушил. «А если зал большого удовольствия с ним не разделит?» — с опаской подумал я. Память услужливо напомнила, как сокрушался однажды Дмитрий: «Ныне выдающимися, а то и гениальными величают кого попало. Особливо эстрадных див… Услышишь иные эпитеты — и покажется, что славят Сару Бернар, или Надежду Андреевну Обухову, или Эдит Пиаф». У Кураева преклонение перед высоким искусством и изобретения легкомысленных шоу друг другу не противоречили. Ток-шоу, представлялось мне, стали для него увлекательною игрой, но и психологическим наблюдением за нравами современников. По требованию Кураева я приподнялся и уверенно сообщил, что принадлежать жене эксклюзивно — это безумное счастье. Кураев подкинул поленья в ослабевший костер полемики и будто их опрыснул бензином. Все снова воспламенилось… Но огонь вспыхнул оборонительный: меня принялись защищать. В разных концах зала повскакали и заголосили, одна за другой, тщательно отобранные красотки. Их срежиссированный протест выглядел, как ни странно, вполне убедительным: «Вы никому не нужны? Вы?!»; «Да если бы мы повстречались раньше!»; «Мне грезится, вы тот самый…» Истертые слова и признания выкрикивались с достигнутой Кураевым искренностью. Настоятельно выраженная брюнетка, гимнастически изящная, гибкая, вежливо попросила моего соседа уступить ей свое место. Он с послушной готовностью просьбу исполнил — и на цыпочках устремился в другой ряд. А брюнетка, чтобы я среди гомона ее расслышал, прижалась на миг к моему плечу и застенчиво проговорила: «Вы похожи на Жерара Филиппа… А он, не буду скрывать, мой идеал! С детских лет…» Наконец, моя «похожесть» была персонифицирована. Благодаря тому, наверное, что я от смущения на все стороны улыбался, чего прежде со мной не случалось. А человек, если верить классику, раскрывает себя в улыбке… Кураев избегал засаленных от употребления заигрываний со зрителями. Завершая организованные им дискуссии и телеборения привычным «Оставайтесь с нами!», он усмешливо добавлял: «Если вам хочется…» На этом завершился и спектакль, поставленный ради меня. — Твоя Нора, безусловно, будет подавлена. Или до ярости взбешена. Может завести разговор о разводе. Сгоряча, не всерьез… — предвещал, отвозя меня домой, Дмитрий. — Но в любом случае ей придется осознать, чего ты, чудачок, стоишь! И что за такого супруга надо сражаться… — За какого такого? — Под ее влиянием ты перестал в себя верить! Подмяла она тебя, милый, подмяла… Еще ничего не успеет промолвить, а ты уже соглашаешься. Как на прежних большевистских собраниях… Но сегодня обретешь право голоса! — Сегодня она осудит меня. — «Ты сам свой высший суд!» Почаще обращайся к пушкинской мудрости! Не Нора твой суд, а ты сам… Не исключаю, что она как раз и добивается твоего самоунижения, чтобы надежней тобою владеть. И, уж наверняка, ни с кем не делить. «Если б такова была ее цель!» — мечтательно подумалось мне. — Приготовься к ее вздыбленной ревности. А теперь, когда мы в машине, а не в прямом эфире, согласись, что представление было разыграно с блеском. Даже если, в ущерб достоверности, наблюдался незначительный перебор. Признай, Николаша: с блеском! От того блеска мне слепило глаза и мысли. Хорошо, что за рулем был не я, а Кураев. Как и в том зале… «Прямо с порога Нора возмущенно произнесет: «Что ты натворил? Как можно было мою интимную фразу сделать достоянием всей страны? Ты сошел с ума!»» — так предполагал я, возвращаясь к супруге и не полностью сообразуясь с предсказаниями своего приятеля. — Поздравляю тебя! — с порога воскликнула Нора без намека на раздраженность или иронию. — Ты имел триумфальный успех! Она прямо-таки торжествовала. Но мог ли я ликовать по поводу ее ликования?! — Хотя выглядишь ты сегодня не лучшим образом. Волновался? Или тебе нездоровится? Лицо какое-то воспаленное. — Меня так загримировали. — Тогда я спокойна. Видишь, по достоинству тебя ценит не только мама… как ты иногда намекаешь. «И не только я», — жена не сказала. — Помнишь ли, что грядет мамин день рождения? Тороплюсь подготовить и вовремя отправить достойный подарок, а не так… что-нибудь. Ну, а девицы от тебя в полном восторге. Я тобою горжусь! Потенциальные соперницы ее абсолютно не испугали. Нора не собиралась меня ревновать. А тем паче со мной разводиться. «Она развелась с любовью ко мне… — трагично сообразил я. — Неужто и правда, лишь материнская любовь неколебима и вечна?» — Твое воздействие на столько сердец сразу — это феерия, — не унималась Нора. — Это приятно… Вот только брюнетка перестаралась: на Жерара Филиппа ты не похож. А как агрессивно она обратила в бегство твоего соседа и оккупировала его территорию. Нагловатая евреечка… — Хочешь сказать: еврейка? — Какая разница? — Разница есть… Противоречить жене, как Дмитрий подметил, я избегал. Сдавался на милость ее точкам зрения. Но тут что-то во мне взбунтовалось. «Обретешь право на голос!» — Не мелочись!.. — посоветовала жена. — Значит, соответственно, я еврейчик? И почему она ассоциируется у тебя с агрессией, беженцами и оккупацией? — А почему вы все так болезненно реагируете на подобные, совершенно случайные, слова? — Кто «вы все»? — Ну, вот опять! Это такая ерунда, поверь: Я не поверил. — Ты что… тайно от меня заделался сионистом? «Заделался» она могла произнести только со зла. Со зла, не разбирающего дороги… Сионистом я не был, в Израиль репатриироваться не собирался. И вообще на происхождении своем не сосредоточивался. Но впервые сосредоточился. Удивительно, что ничего такого я раньше от Норы не слышал. А вот разъярилась — и из толпы голосивших девиц выбрала для осужденья одну. По национальному признаку… «А если я нагнетаю, преувеличиваю, неоправданно обобщаю?» — постарался я себя урезонить. — Поразмысли лучше, что мы подарим Иде Наумовне? — Это была моя мама. Нора сочла нужным назвать ее по имени-отчеству. — Мама твоя, если не ошибаюсь, тоже еврейка. Я, однако, о ней постоянно… «Старый и неуклюжий прием: прикрываться друзьями-евреями, — говаривал Дмитрий. — Сие таит в себе полуправду. А полуправда, как давно установлено, форма лжи. Но опаснее, потому что это ложь, которая рядится в одежду правды». «Нора же прикрылась еврейской свекровью», — молча добавил я. И сразу себя одернул: а если «евреечка» представляется ей словом ласкательным? Ведь я не обижаюсь на «Николашу» и «чудачка». Но уменьшительные словечки Кураева на Норино «словечко» похожи не были. Я силился от этого убеждения освободиться, избавиться. А оно вцепилось и не отпускало меня. |