Онлайн книга «Дама Тулуза»
– Так вы хотели бы умереть в катарской вере? – Да, – отвечает Гастон. Внезапно его темные глаза вспыхивают. – Черт возьми! Жена! Я, знаете ли, немало крови пролил ради… И заходится в бурном кашле. Петронилла отирает забрызганное лицо. – Хорошо, – тихо говорит она. И обнявшись, они засыпают. * * * Разыскивать Оливьера не пришлось. Скоро он явился сам. С ним были еще двое совершенных. Оливьер обращался с ними как с сыновьями; те же держались с ним почтительно, будто со строгим отцом. Скрестив на груди руки и склонив голову, Петронилла – графиня Бигоррская – замерла перед ними. – Благословите меня, добрые люди. – Благодать Господня да будет на тебе, дщерь, – отозвался Оливьер. Она выпрямилась. За десять лет Оливьер ничуть не изменился. Все то же грубое нестареющее лицо, все те же резкие тени в морщинах. И все так же горит неукротимый синий пламень в глазах – смертных глазах, распахнутых в Небесный Иерусалим. – Прошу вас разделить с нами хлеб, – сказала графиня смиренно. Гости вслед за нею прошли в теплую, по-зимнему натопленную кухню. Неурочный теленок, лежавший у печи в большой плетеной корзине, при виде их поднял морду, поводил пушистыми ресницами. Петронилла погладила его крутой лобик. Теленок тотчас же норовисто толкнул ее в ладонь. Оливьер неожиданно тепло улыбнулся. Петронилла кликнула стряпуху. Та вбежала, споткнулась взглядом о гостей. Застыла с раззявленным ртом. Пробормотала: – Ох ты, Господи… Совершенные, все трое, удобно расположились у очага. С благословением приняли горячую воду и кусок влажного, липкого, как глина, крестьянского хлеба. Графиня Бигоррская, отослав стряпуху, прислуживала сама. Терпеливо выждала, чтобы гости согрелись, утолили первый голод. Только тогда спросила: – Как вы узнали, что эн Гастон, мой муж, просил разыскать вас? – Эн Гастон нуждается в нас, не так ли? – Да. – Мы пришли. * * * Душная опочивальня залита огнями. Коптят факелы, громко трещат толстые сальные свечи, смердят масляные лампы. В узкие окна задувает ветер с горных вершин. Эн Гастон потерялся на просторной кровати. По его изможденному лицу бродят смертные тени. Графиня Петронилла, десяток домочадцев и несколько соседей – все собрались у ложа умирающего, чтобы тому не было столь одиноко. И вот пламя свечей в ногах кровати колыхнулось, будто от резкого порыва. В опочивальню входят трое совершенных. Мгновение – глаза в глаза – смотрят друг на друга Оливьер и Петронилла, и, подчиняясь увиденному, графиня Бигоррская опускается на колени, понуждая к тому же остальных. – Благословите нас, добрые люди. Негромко произносит второй из совершенных: – Бог да благословит вас, дети. И тотчас же все трое словно бы перестают видеть домашних и друзей Гастона. Те, помедлив, один за другим постепенно поднимаются с колен. Неспешно простирает руки Оливьер. Младший из его спутников накрывает их полотенцем, оставляя свободными лишь кисти. Второй подает большую чашу с двумя ручками. Оливьер медленно опускает руки в воду, держит их там некоторое время, а затем вынимает и дает воде стечь с кончиков пальцев. Мгновение кажется, будто руки Оливьера истекают огнем. Но вот полотенце снимают и укладывают на грудь Гастона. Гастон вздрагивает – ему холодно. Наклонившись, Оливьер негромко говорит ему что-то на ухо, и Гастон успокоенно затихает. Даже озноб, кажется, отпускает его. Ладонь Оливьера покоится теперь на голове Гастона. Сильные, красивые руки у Оливьера. Белые пальцы зарываются в густые темные кудри умирающего. Прикрыв глаза, Оливьер начинает говорить – еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, растягивая, выпевая слова: – В начале было Слово. И был человек по имени Иоанн… Я буду вдовой, думает Петронилла. Синева Небесного Иерусалима горит в молодых, вечных глазах Оливьера. Петронилла слушает, не понимая ни слова. Синева смыкается над ее головой, утопив, поглотив. Когда эта утопленность становится невыносимой, Оливьер резко обрывает чтение. От неожиданности все вздрагивают: точно убаюканного ударили. – Брат! – страстно спрашивает Гастона Оливьер (а пальцы совершенного зашевелились на голове умирающего, сжимая его влажные пряди). – Брат! Тверда ли твоя решимость? Еле слышно отвечает Гастон: – Да. И, кашлянув, громче: – Да. – Искал ли ты спасение в католической церкви? – Да. – Но то было прежде, не так ли? – Да. – Знаешь ли ты, что прежде ты заблуждался? – Да. – Готов ли ты терпеть за истинную веру? – Да. – До последнего часа? – Да, – говорит Гастон. И снова его одолевает кашель. Оливьер замолкает. Ждет. Эн Гастон хрипло, трудно дышит, пытаясь справиться с кашлем. Наконец он просит: – Благослови же меня, брат. – Господь наш Иисус Христос да благословит тебя, брат, – отзывается Оливьер. У Петрониллы вдруг перехватывает горло. Этот ласковый, низкий, братский голос исторгает у нее слезы. Гастон, блестя глазами, неотрывно смотрит на Оливьера, будто бы тот мог избавить его от страха и смертной муки, – как голодное дитя на мать с ломтем хлеба в руке. А Оливьер продолжает вопрошание. – Обещаешь ли ты служить Богу и Его Писанию? – Обещаю, брат, – шепчет Гастон. У него лязгают зубы, его трясет в ознобе. – Не давать клятв? – Обещаю. – Не прикасаться к женщине? – Да. – Не спать без одежды? – Да. – Не убивать живого – ни человека, ни дикое животное, ни птицу, ни домашнюю скотину, – ибо кровь неугодна Господу, пусть даже пролитая за святое дело? – Я не буду… убивать, – с трудом выговаривает Гастон. – Обещаешь ли ты не есть ни мяса, ни молока, ни яиц? – Да. – Соблюдать четыре сорокадневных поста в году? – Да. – Не совершать ничего без молитвенного обращения к Господу? – Да. – Ничего не делать без спутников из числа твоих братьев? – Да. – Обещаешь ли ты жить только для Господа и истинной веры? – Обещаю, – говорит умирающий. |