Книга Меч Заратустры, страница 26 – Антон Антонов

Среди желтых самураев не было даже раненых, хотя они рубились в самой гуще схватки. А белые самураи уже потеряли несколько человек убитыми.

По коридору, прорубленному в текучей окровавленной толпе отрядом самураев, уходил из университета Царь Востока Соломон Ксанадеви. Уходил сам и уводил с собой последнего востоковеда – пожилого бурята, специалиста по буддизму и тибетским языкам.

По виду старик вполне бы подошел на роль патриарха желтого пути и был точно так же невозмутим. По пути к катакомбам они с Царем Востока, отрешившись от окружающей действительности, мирно беседовали о главной тонкости учения желтых самураев – стремлении не истреблять людей чужой расы, а распространять семя своей.

Профессор в этой связи вспомнил свою покойную жену-еврейку, а плод этого брака – красивая стройная метиска лет двадцати – следуя в арьергарде, вмешался в разговор старших бестактным вопросом:

– А кого же они тогда там истребляют?

«Там» было в этот момент у нее за спиной.

– Врагов, – хором ответили старшие и скрылись во тьме катакомб.

Во тьме одиноко бродила нагая жертвенная Алиса, уверенная, что она уже в аду.

– Это пока только чистилище, – разочаровал ее Востоков. И увел девушку с собой, пообещав показать ей чертоги, где тьма сливается со светом.

В чистилище с противным писком совершали броуновское движение жирные крысы, но Алиса не проявляла беспокойства, даже когда какая-нибудь особенно наглая серая тварь наступала ей на босые ноги.

Крыса – друг сатаниста, и жертвенная девушка твердо усвоила эту истину.

На вопросы Востокова она поначалу отвечала односложно, но потом разговорилась и поведала леденящую кровь историю о том, как Абадонна провалился в преисподнюю.

Кое-что она согласилась рассказать только шепотом на ухо, и конвою пришлось задержаться на промежуточной станции. Царь Востока был слишком молод, чтобы спокойно стоять в обнимку с обнаженной девицей приятной наружности и просто слушать ее нашептывания.

Она оказалась девственницей.

С этого момента глаза ее были наполнены уже совершенно неземным сиянием, ибо Алиса наконец поняла, кто такой этот молодой человек с изящными чертами лица и правильной речью.

Есть только один обитатель подлунного света, который может отнять девственность у жертвенной Алисы и остаться безнаказанным.

Сам Люцифер.

Маршал Всея Руси Казаков тоже облюбовал под временное укрытие катакомбы, только чуть более благоустроенные.

Тут не было крыс.

Поговаривали, что бывший премьер-министр, свергнутый еще в первую после Катастрофы революцию, до сих пор в живет где-то в этих подземельях, и найти его никто не может. А поскольку с ним вместе сгинула львиная доля золотого запаса страны, понятно, что и бедствовать ему не приходится. Разве что со светом беда.

А вообще по вопросу о том, куда девалась после революции вся многочисленная старая гвардия, бытовали разные мнения. Многие были уверены, что их всех перебили в полном соответствии с революционными традициями, но из уст в уста передавались легенды о случайных встречах со знаменитыми людьми то в Белом Таборе, то в священном городе Ксанаду, то при дворе патриарха Филарета.

А маршал Казаков не знал, куда ему податься. Когда патриарх просил у него солдат для охраны церквей от сатанистов, Казаков не дал, и сколько разорили храмов по Москве – не сосчитать. Оно понятно – Казакову нечем было оборонять Кремль и Лубянку, но он ведь все равно потерял и то, и другое.

А теперь от церкви защиты ждать не приходится.

Остается один Варяг, и его даже нашли в Молодоженове на Истре, но в состоянии совершенно невменяемом. Босс мафии, загибая пальцы, пересчитывал архиереев, претендующих на его бедную душу.

Не в силах вынести столь тяжкий груз, Варяг по наущению своего юродивого дал обет обратить в православие языческую Перынь и Ведьмину рощу.

В ответ волхвы Перунова бора дали обет обратить Варяга в язычество.

Не в силах привести Варяга в чувство, гонцы Казакова попытались воззвать к здравому рассудку юродивого, но тот, подняв на гостей осоловелые глаза, мрачно процитировал из Омара Хайяма:

– Назовут меня пьяным – воистину так!

И рухнул, как подкошенный.

Когда обо всем доложили Казакову, он решил воззвать к здравому рассудку Варяга лично. Предложение переждать смутное время в катакомбах он воспринял без восторга. От темноты и тесноты у маршала началась клаустрофобия. Он жаждал света и свежего воздуха.

Варяг тоже когда-нибудь протрезвеет и блажь у него пройдет. И дожидаться этого лучше в лесу, чем в подземелье.

– Они здесь! Я их чувствую, – твердил Казаков, устремив на телохранителей взгляд с безумной поволокой. Но на вопрос, кто такие «они» вразумительного ответа не давал.

Но чувствовал он, как видно, не зря.

Пробираясь по секретным переходам из центра города к западным окраинам, телохранители Казакова натренированным ухом услышали впереди какой-то шорох.

Возглас: «Кто здесь?!» – разорвал тишину.

Ответа не было, и охрана открыла огонь, никаких вопросов более не задавая.

Эти ребята были последним в Москве подразделением, которое все еще могло не беречь патроны.

Но это их не спасло.

Из темноты в них полетели ножи и стальные звездочки – излюбленное оружие восточных единоборцев. А телохранители даже сразу не сообразили, что их атакуют с двух сторон.

Темнота – она дезориентирует.

А люди в черном с закрытыми лицами сливались с темнотой и двигались бесшумно и стремительно.

Совсем как исчадия ада.

Казаков оглянуться не успел, как остался один. Под ногами у него было что-то мягкое и мокрое. Маршал Всея Руси споткнулся и упал на колени, испачкав руки в липкой жиже.

– Проигравший должен умереть, – произнес над ним негромкий ровный голос. – Так говорит Заратустра.

И кто-то другой, невидимый во тьме, рассмеялся – и не было ничего страшнее этого смеха.

Клинок меча распорол воздух, и голова маршала покатилась куда-то под уклон на радость крысам.

Только после этого над грудой тел вспыхнул огонь.

Человек в черном, самый невысокий из всех, вытирал свой меч.

В багровом свете смоляного факела трудно было заметить два клейма у основания клинка. Одно – две буквы в овальной окантовке, образующие слово «ЗЛО». А другое – слово «ДОБРО» еврейскими буквами по кругу.

И уж совсем трудно было заметить, что две буквы комец-алеф [4] в слове «добро» мало похожи друг на друга. Первая вычерчена красиво и витиевато, а вторая – небрежно, в три штриха, как латинская «N» с маленькой закорючкой внизу.