
Онлайн книга «Курьер.ru»
— Parlez pour vouz (Говори за себя (фр.)), — с трудом вспомнив подходящее выражение, ответил Шинкарев. — А что тут такого? И я бы съел. Sans blague (Кроме шуток (фр.)), прошу садиться! — пригласил Чен. — Заткнулся бы ты, derriere! (Задница (фр.)) — обернулась к нему Патриция. — Француз нашелся! Будут еще всякие sales etrangers (Поганые иностранцы (фр.)) язык портить! — А ты зачем китайский учишь? — не остался в долгу Чен. — Может, мне по делу надо. «Дело-то у нее — тот самый Ши-фу? Может, и не только. Надо бы выяснить про ее дела. Может, завтра?» — Ну что, первый тост! — поднял бокал Чен. — За что пьем, Эндрю? «За баб-с!» — За прекрасных дам! Мужчины выпили стоя, дамы — сидя. — Знаете, Чен, я тоже занимаюсь тайцзи, — вступила в разговор Элизабет. — Стиль Ян, медленный. Вы можете пройти со мной таолу? «И тут тайцзи-цюань! Хотя что удивительного? Масса народа практикует тайцзи, в Штатах особенно». — Разумеется, — вежливо ответил Чен, слегка поклонившись. — А еще он знает жесткий цигун — «железную рубаху», — ухмыльнулась Патриция. — Значит он железный? — кокетливо изумилась Элизабет. — О, разумеется! Грудь железная, кулак железный. Даже дерьмо железное. — Фу-у-у, Крыса... за столом! — пожурил ее Чен, — Проблема в том, дорогая Элизабет, что утром я уезжаю. Пройдем таолу сразу после ужина. Кстати, скоро взойдет луна, вид на море будет замечательный. — Отлично! — согласилась Элизабет, — Тем более что я и сама завтра уезжаю, рано утром. А лунное море с этой террасы я уже видела. «Вот это новость! Значит, завтра весь день я буду наедине с... Даже не знаю, хорошо ли это. А для Чена отъезд американки — тоже сюрприз, и, похоже, не из приятных. Впрочем, в нашем деле сюрпризов никто не любит». — Тем лучше. Ну, за встречу! — снова поднял бокал Чен. Все были довольно голодны, так что на некоторое время утка по-французски с трюфелями поглотила общее внимание. На столе появилась новая бутылка, еще одна — в ведерке со льдом. Наконец Патриция, свободно откинувшись на стуле и щелкнув зажигалкой, закурила тонкую темную сигарету. Сузив глаза, она вгляделась в пламя свечи, колеблющееся от тяги прохладного воздуха из приотворенного окна. «Как кошка». — Один раз я прикурила от свечи, — все так же, с неподвижным взглядом, заговорила Крыса, — а мама сказала, что, когда так делают, умирает ангел. Помню, было странное чувство, не стыд, а... — Ты курила при маме? — перебила ее Элизабет. — И даже вместе с мамой. А ты нет? — Я стала курить довольно поздно, когда жила в лагере хиппи. — Так ты застала хиппи? — Наверное, это последний лагерь — в пустыне, недалеко от Эл-Эй. По-моему, они и сейчас там живут. Седоволосые и седобородые, представляете? Но хиппи есть хиппи. «Информатором, поди, работала? А может, и по-натуральному хипповала. Их видно, кто хиповал-то, — до сих пор всех любви учат. Правда, все больше «Томагавками». Вечернее платье ей не очень идет, рядом с Крысой это здорово видно. Вот той любая тряпка к лицу. Наверное, мне нужно внутренне отодвинуться от Крысы, да и вообще найти свое место в этой теплой компании. Впечатление такое, что я плыву. А надо бы стоять». Шампанское размягчило голову; откинувшись на стуле и покручивая пальцами бокал, Андрей смотрел в темное окно. — Твори любовь, а не войну, — напомнила Патриция лозунг «детей-цветов». — А мы что творим? — То и другое, — заявил Чен. — Лично я на войне, как в любви. А в любви, как на войне. — Война ужасна, — передернула плечами Элизабет. — Не более чем любовь, — возразил Чен. — Это звучит цинично, вам не кажется? — Тогда скажем иначе, — парировал китаец. — Не менее чем любовь. — А вы, Эндрю, все молчите, — обратилась к Андрею Патриция, словно почувствовав что-то. — Кстати, вы курите? — Нет. — Неужели не пробовали? — Пробовал, конечно, но, в общем, нет. — Что пробовал, травку? — снова встрял Чен. — Колеса, снежок? — Шел бы ты... Вот от этой заразы Шинкарев старался держаться подальше. Во Вьетнаме, было дело, пробовал жевать насвай. Пока сидел в притоне, расположенном на окраине Сайгона, не чувствовал ничего, никакого эффекта. Вышел на улицу — тоже ничего, голова легкая, совершенно трезвая. Вот только земля почему-то поднялась и прыгнула на него. В последний момент Шинкарев оттолкнул землю руками, однако нос все же расквасил о выщербленный сайгонский асфальт. Это ему совсем не понравилось, так что больше насвая он не жевал. — Ты же был на войне, — заметила Патриция. Тон она сменила с легкостью и в точно рассчитанный момент. — Даже на нескольких, хотя и недолго, — уточнил Андрей. — Поэтому у меня довольно большой алкогольный опыт. — Это неизбежный опыт? — Пожалуй, да. На войне без этого нельзя. Не получается. Но алкоголь... определенную свободу он дает, не спорю, но в то же время убивает тонкое ощущение жизни, какой-то пульс реальности... Я не знаю, как сказать. У меня друг — художник, так он пытался рисовать пьяным. Говорит, ничего интересного не выходит — наутро смотреть противно. — А я думала, русские не могут без водки. Тем более художники. Когда я жила в Париже, у меня был один... — Крыса, не обобщай! — прервал ее Чен. — Поглядите, какая луна! Желтоватый свет блестел на твердых лаковых листьях, уходя в черную глубину сада; на самой границе с темнотой он смешивался с голубым светом луны. Меж круглыми массами кустов на черном море колебалась лунная дорожка. — Предлагаю подняться на террасу, — продолжил Чен.— Не самое лучшее состояние для таолу — с полным животом, да после выпивки, но раз Элизабет уезжает... Обещаю не увлекаться. Предлагаю вам, dear Lise, переодеться для ушу — по-моему, в китайском костюме вы чувствуете себя лучше, чем в этом платье. — Никакой галантности! — притворно рассердилась Патриция. — Мы старые солдаты и не умеем говорить комплименты, — ответил ей Шинкарев. — Но ведь для Чена умение носить фузонг есть вершина в умении носить одежду вообще. Это же понятно. — Все слышали? — Чен назидательно поднял палец. — Эндрю сегодня в ударе, — засмеялась Патриция. — Но ты, Эндрю, не оправдывай Чена. Нечего ему потакать! — Чен прав, — улыбаясь, ответила Элизабет. — Будь моя воля, я бы китайский костюм вообще не снимала. Ну все, я быстро! |