Книга Casual, страница 12 – Оксана Робски

Мне позвонил Ванечка.

Спросил, как дела. Сказал, что уже давно хотел позвонить, но что-то его удерживало. Искренне добавил, что соскучился.

Я ответила, что занята: принимаю роды у соседской коровы. Перезвоню.

Повесила трубку. Пожалела, что не подготовилась к этому звонку и не придумала что-нибудь поостроумнее.

Давно не было такого приятного утра.

Что он сейчас думает обо мне? «Чужая душа — потемки?» или «Oh, those Russians!».

Наверняка сегодня все у меня будет получаться.

Я звонила по этому номеру каждый день. Мне говорили одно и то же: «Состояние больного без изменений». Уже почти три месяца. Водитель Сержа был в коме. Кома — это когда человек умер, а надежда еще жива.

Он лежал, подключенный к жизни множеством трубочек и проводков, в Институте Склифосовского.

Я его не видела.

Приехав туда на третий день после смерти Сержа, я наткнулась на полный ненависти взгляд его матери. Ее сын работал на нас, и это мы убили его. Я дала ей листок с номером моего телефона, но была уверена, что она его выкинет, как только за мной закроется дверь.

Я слишком сильно тогда сама нуждалась в утешении, чтобы оправдываться перед ней.

Да и в чем оправдываться?

Я познакомилась с заведующим отделением и назначила ему денежное пособие.

Когда дежурный голос по телефону сообщил, что больной находится в сознании уже сутки, я восприняла это так, словно мне сказали, что Серж ожил и едет домой.

Я бежала по обшарпанным коридорам Института Склифосовского, мимо зловонных никелированных тележек, мимо худосочных мужчин в больничных пижамах, застиранных так, что казалось, их не стирали никогда. Я смотрела на номера дверей, и мне хотелось то разрыдаться от горя, то рассмеяться от счастья. Мне казалось, что я бегу к Сержу.

Его водитель, вернувшийся с того света, был мостиком между нами.

Из его горла торчала трубка.

Пуля прошла навылет, частично задев дыхательные пути.

Я хотела броситься ему на грудь, и только боязнь причинить ему боль остановила меня.

— Серж умер, — прошептала я очень тихо, отводя глаза от его лица. — Ты отлично выглядишь.

Казалось, он делал над собой усилие, чтобы держать глаза открытыми.

— Ты поправишься. Обязательно поправишься. Теперь уже ничего не случится.

Опустошенная и разочарованная, я огляделась. Рядом стояла его мать, но она даже не предложила мне стула. Передо мной лежал наш водитель, очень слабый, едва живой. Он ничего не мог сказать. Глядя на него, я не узнала и не поняла ничего нового. Возможно, я ждала чуда там, где его быть не могло.

Я все еще не смирилась со словом «никогда».

Водитель смотрел на меня, но казалось, что он просто смотрит вперед.

Я подумала, что, наверное, он мог бы закрыть Сержа собой. Думать так — это эгоизм.

Вошла медсестра и с радостной улыбкой попросила родных больного зайти к лечащему врачу.

Его мать бросила на меня недоверчивый взгляд, поколебалась секунду и ушла, аккуратно закрыв за собой дверь.

«Если Серж успел что-то сказать перед смертью, то он это слышал», — подумала я.

Для меня было очень важно узнать, о чем думал Серж в последнюю секунду своей жизни. О том, чья рука направила на него пистолет? О том, есть ли шанс спастись? О своей матери? О Маше? Или обо мне? Не о той же девушке из ресторана, в конце концов? Или просто страх, животный страх смерти охватил его, и он не успел подумать ни обо мне, ни о ком.

Я достала из сумки ручку и помогла пальцам водителя обхватить ее.

— Помоги мне. Попробуй написать. Наверняка есть что-то, что я должна знать.

Я взяла с тумбочки листок с назначениями и подставила под него свою ладонь.

Оглядываясь на дверь, я держала его руку с ручкой.

Он был очень слаб. Медленно, с долгими остановками, глядя так же прямо на меня, буква за буквой он вывел: «Крыса».

Я аккуратно сложила листок и убрала в сумку.

Он закрыл глаза. Я испугалась, что он умер. Я дотронулась до его лица. Его веки дрогнули.

Крыса — это человек, который предал своих.

Не знаю почему, но все водители любят тюремный жаргон и блатные песни.

— Мы его накажем, — пообещала я, не смущаясь пафосностью этой фразы, — а с тобой все будет хорошо.

Зашла его мать. Внимательно посмотрела на сына, мельком — на меня.

— Теперь с тобой уже ничего не случится. Не знаю, слышал ли он мои слова или уже давно спал.

Его мать бесцеремонно отодвинула меня от кровати своим мощным бедром.

Я положила на тумбочку пачку денег. Она даже не посмотрела.

— Звоните мне, — я старалась говорить очень мягко, — я хочу помогать. У вас же есть номер моего телефона? Давайте наймем сиделку.

Она не ответила, только уничтожающе взглянула на меня. Я вздохнула.

— До свидания. Я поговорю с врачом.

Уверена, что после того, как я ушла, ей стало легче.

Договориться с врачом по поводу специальных условий для моего водителя было несложно. А вот как обеспечить ему круглосуточную охрану, я пока не знала. Пожалуй, лучше позвонить друзьям Сержа.

Пахта делала свое дело.

Просыпаясь теперь, я не вела бесконечный монолог, посвященный Сержу: слишком много вопросов мне надо было решать прямо с утра, слишком много информации на меня валилось.

Задача перед креативным агентством поставлена, думаю, они с ней справятся. Теперь надо найти дилерскую сеть. Если обратиться к «Вимм-Билль-Данну», то они сами начнут продавать пахту. Нужен кто-то из друзей. Кого можно связать словом.

Я листала записную книжечку в своем телефоне, соображая, кто бы это мог быть. Стоп. Вот товарищ Сержа — совладелец сети продуктовых магазинов «Развилка». Мы познакомились на дне рождения Сержа в прошлом году. Я набрала номер. Телефон был переадресован на офис. Трубку взяла секретарша. Она, вежливо переспросив три раза, записала мою фамилию и просьбу перезвонить.

Остается ждать. Этот вариант может оказаться неплох.

Еще нужна упаковка. Пахту надо расфасовывать в литровые пакеты. Решения этого вопроса у меня пока не было.

Мой знакомый не перезванивал. «Сержу, наверное, уже сто раз бы перезвонил», — подумала я и набрала сама. Ответила опять секретарша. Ее вежливость обнадеживала. Я представляла себе, что мой знакомый стоит сейчас рядом с ней, знаками показывает, какой я хороший человек и как он хочет со мною поговорить. Но, к сожалению, у него совещание.