Онлайн книга «Академонгородок»
|
— Кто ж знал, что у вас тут так чисто! Поднял шлем, смотрю — он и не запылился совсем, хоть сейчас на выставку. Прямо удивительно! Неужели, это вы один справляетесь — на всей территории? Старики тщеславны. Стоит спросить старика, не герой ли он случайно, и вы услышите рассказ длинною в жизнь, переполненный тяготами, лишениями и подвигами. В ответ на мой вопрос дед опустил метлу, окинул хозяйским взглядом всю вверенную территорию (пятачок пять на пять шагов перед дверью) и, высморкавшись для порядка в фартук, сказал уже не так грозно: — Небось, справлюсь! Не с такими справлялся… Новенький, что ли? — А вы откуда знаете? — искренне удивился я. — Уж больно ты вежлив! Ну вот, опять я опростоволосился. Почему же так странно устроено все в жизни и после нее? Стоит вежливо заговорить с человеком, и он сразу видит в тебе неофита, сосунка и вообще теряет всяческое уважение. Видимо, этого деда принято здесь гонять на пинках, а я отчего-то вдруг пустился с ним в политичные переговоры… Медленно, с тяжелым скрежетом стальная дверь отворилась, выпустив в коридор удушливый запах гари и компанию голых раскрасневшихся мужчин. Томно отдуваясь, обмахиваясь и покрякивая, они расселись по скамье и принялись утираться, причесываться, трясти одежками — словом, вели себя совершенно как в предбаннике. — Софрошка! Квасу! — распорядился рыхлый толстяк с жидкой прядью волос, прилипшей к голому черепу. — Чего встал, дубина старая? Беги взапуски! Я узнал голос гастрономического рассказчика. Старичок встрепенулся и цепко ухватил меня за рукав. — Вот, Федор Ильич, задержал, — он подтолкнул меня к толстяку. — Подозрительный. По вещичкам. Федор Ильич скептически выпятил пухлую губу. — Кто таков? Видно было, что настроен он добродушно, и квасу ему хочется больше, чем разбираться с подозрительными. Я сердито вырвался от Софрошки и сказал доверительно толстяку: — Да ну его, в самом деле! Просто шел мимо, слышу крики, ну и остановился… Толстый Федор Ильич с видимым усилием поднял бровь, осмотрел меня одним глазом и спросил полуутвердительно: — Новенький? Ну что ты будешь делать! Не успеешь рот раскрыть, а тебя уж видят насквозь… — Новенький, — признался я. Федор Ильич хлопнул ладонью по скамейке рядом с собой. — Садись. Голову на тебя задирать — кровь приливает… Софрошка! Ты здесь еще?! Беги, асмодей, за квасом, тебе говорят! Старичок исчез. Остальные уже утратили ко мне интерес и вернулись к своим делам и разговорам. Носатый крепыш, сунув шлем в пыль под скамейку, обматывал багрово-бугристое тело отрезом белой ткани. Глаза его, черные, и когда-то, вероятно, пронзительно-быстрые, поразили меня выражением безмерного равнодушия, какой-то брезгливой скуки. — Определили-то куда? — спросил меня Федор Ильич. — К нам, что ли, в парилку? — Н-нет, — не очень уверенно ответил я. — В какой-то девятый бокс… В предбаннике вдруг установилась тишина. Все снова смотрели на меня, даже носатый римлянин. — Врешь, — с надеждой в голосе произнес сидевший неподалеку паренек. — Ей-бо…гу, — я замялся, не зная, насколько уместно здесь подобное выражение. — У меня печать… красная. — Эк тебя, сердягу! — вздохнул кто-то слева. — Что ж они там, наверху, совсем жалости не имеют? — отозвались справа. — Знать, такая его судьба, — заключил Федор Ильич. Некоторое время все молча натягивали рубахи и штаны, пили принесенный Софрошкой квас. Общего разговора не получалось. Наконец, Федор Ильич поднялся, одернул сюртук и сказал: — Вот что, сударь ты мой, пойдем-ка с нами! — А вы куда? — спросил я. — Обедать, — ответил Федор Ильич и впервые по-доброму улыбнулся. Помещение, в которое меня привела компания Федора Ильича, напоминало летнюю столовую какого-нибудь заштатного дома отдыха или пионерлагеря. Тот же низкий, облупленный потолок с подслеповатыми плафонами, те же голые колченогие столы с салфетницами без салфеток. Поразила только неправдоподобная обширность помещения — ряды столов уходили вдаль и вширь и терялись в бесконечности. Никаких стен, никаких подпорок для потолка. Войдя, мы взяли по подносу с обгрызенными краями и встали к раздаче. За истертым металлическим парапетом неторопливо, с достоинством работали толстенькие, но неулыбчивые поварихи. Это были первые женщины, которых я видел в потустороннем (или теперь посюстороннем?) мире. Меню столовой состояло из одного-единственного комплексного обеда, но у каждого подошедшего раздатчицы неласково спрашивали: — Тебе чего? — Щец, да погуще! — сказал стоявший передо мной паренек. — Ага, щас! — отрезала повариха таким тоном, будто он попросил устриц в вине. Тем не менее она налила полную тарелку щей, раздраженно сунула ее пареньку и повернулась ко мне. — Тебе чего? — Ну и мне… — осторожно сказал я, — …аналогично. — Ага, щас! — гаркнула тетка и, зачерпнув из котла, налила мне такую же тарелку щей. У следующего котла меня опять спросили, чего надо. — Это у вас каша? Тогда… каши. — Ага, щас!.. Я поставил тарелку с кашей на поднос и отправился за компотом. — Как-то все это слишком… знакомо, — шепнул я стоявшему за мной Федору Ильичу. — По-нашему как-то уж очень, по-русски. Но ведь ад — он, как я понимаю, для всех? — Так иностранцы его именно таким и представляют, — пояснил толстяк. — А чертям неохота новое изобретать. Зачем, когда есть живой пример? И люд служилый имеется. Вот и пользуются. И потом, это ж еще не самый ад, а так, хозблок… Компания Федора Ильича, как видно, не любила разлучаться нигде. Сдвинув вместе несколько столов, все общество принялось шумно усаживаться, расставлять тарелки и незаметно передавать друг другу под столом какую-то склянку. — Щи да каша — пища наша! — философски заметил Федор Ильич, разгружая свой поднос. Прежде всего он, как и остальные, отодвинул от себя и щи, и кашу, взялся за компот и отхлебнул полстакана. — Ну, чего ждешь? Я было потянулся за ложкой, но Федор Ильич покачал головой. — Тару, тару готовь! Я понял и послушно отхлебнул полкомпота. Федор Ильич забрал у меня стакан, на секунду отвернулся к другому соседу, оба склонились мимо стола, послышалось короткое бульканье. — Выпей-ка за знакомство… Стакан возвратился ко мне снова полным, но побледневшим. — Ну, братцы, с легким паром! — сказал Федор Ильич, обращаясь ко всей компании. |