Книга Смута, страница 98 – Владислав Бахревский

Лицо у шута было тонкое, белое и прекрасное. Глаза огромные, серые, с пронзительными зрачками.

– А ведь мы с тобой и впрямь в дурацком положении, – сказал шут. – Может быть, чтоб не отягощать себе голову думами, отяготим наши желудки?

– Пожалуй, – согласился Вор. Он был доволен последним, потусторонним посланием пана Меховецкого.

58

Юрий Мнишек уезжал из Тушина в крытых санях. Он казался себе птицей, выпорхнувшей из клетки.

Тушино выглядело кладбищем для телег. Телеги, поставленные одна к одной и ворохами, заняли целые поля. На роту приходилось по тысяче телег, сотня рот – сто тысяч телег.

Теперь войско перешло на сани, и Мнишек все время обгонял пустые обозы. На любой дороге, отходящей в сторону от большака, тянулся свой обоз или обозик. То расходилась по сторонам посланная за продовольствием обозная войсковая прислуга. Встречались и боевые отряды. Война шла под Москвой, кругом Москвы и по всей Русской земле.

Продолжалась осада Троице-Сергиева монастыря, где застряли такие скорые вояки, как Лисовский и Сапега.

Пан Мархоцкий рассыпал свои отряды по дорогам, ведущим к Москве, обрекая ее, многолюдную, на голод.

Под Коломну спровадили из Тушина Млоцкого и Бобровского, заводчиков ревизии, и оба они, столкнувшись с отрядами Пожарского, а потом Прокопия Ляпунова, завязли в мелких боях и стычках.

Верстах в двадцати от Тушина Мнишек издали увидал гетмана Рожинского. Говорить с гетманом было не о чем, возчик начал останавливать лошадей, но Мнишек приказал ехать быстрее.

– Я желаю видеть Россию только в моих снах, – сказал он спутникам.

Рожинский с сотней крылатых гусар объезжал зимние квартиры своего войска. Большинство деревенек вокруг Тушина были заняты ротами, полуротами, ватагами. Невоюющий солдат – паразит. Всюду шла игра в карты, в кости. Всюду пьянство.

Гетман морщился, как от зубной боли, но молчал. Отправился со своей сотней посмотреть, что делается на дорогах, ближе к Москве. Проехали лесом, полем. Поле было странное, куполом. За полем, у редкой березовой рощи, стояли дымы селения.

– Наши здесь стоят? – спросил Рожинский ротмистра. – Не знаю, пан гетман. Никогда здесь не был.

– Что за деревня?

– Берестки, – объявил провожатый из тушинских мужиков.

Поехали через поле. Князю захотелось поглядеть на окрестности с холма. Чем выше поднимались, тем меньше оставалось земли. Небо все распахивалось, распахивалось да и разлетелось вдруг вдребезги, так крушит копытом лошадь утренний ледок на дороге. Рожинский увидел – летит в воздух прочь голова, а над безглавым всадником алый фонтан.

Откуда добыли в Берестках затинную пищаль, подобрали на дороге, украли из беспечного польского обоза, кто знает? Но пищаль пальнула. А когда преславная крылатая конница пошла атакой на село, то пищаль выпалила еще дважды, и оба раза дробью, ранив добрый десяток гусар. Схватка была недолгой и не очень-то победной. Сражаться пришлось с крестьянами. Те – не ведая грозной славы крылатых – ссаживали гусар с коней вилами, пропарывали косами, ушибали и оглушали оглоблями. Гибли, но дрались.

Князь Рожинский въехал-таки на вершину холма, но окрестностей так и не успел разглядеть. Он разглядел – отряд русских справа и другой отряд слева. И приказал трубачу трубить отбой.

Успели подобрать раненых, выскочили из ловушки, опередив преследователей на какую-нибудь минуту.

Князь был в ярости. Взятая у русских затинная пищаль была единственной приутехой от столь позорного столкновения с крестьянами. Четверо убитых, дюжина раненых. Ротный пытался доложить, сколько потерял враг, но Рожинский перебил его:

– Мне неинтересно знать, сколько гробов сколачивают в Берестках, я плачу о своих гробах. Мы разучились воевать!

В Тушине гетмана ожидали перебежчики, два рядовых стрельца.

– Господин! – кланялись стрельцы знатному вельможе. – Коли государь Дмитрий Иоаннович хочет Москву взять, пусть только письмо напишет к миру. Всем, дескать, прощение и покой. Мы это письмо отнесем, прочтем с Лобного места, и народ сам ворота откроет.

– Что же до сих пор не открыли? – спросил Рожинский.

– Грабежа опасаются. Коли от царя твердое слово будет, тогда от Шуйского все отпадут за единый час. В Москве голодно, хлеба не укупишь. За четверть ржи просят по семь рублей. Такой хлеб разве боярам под силу покупать.

– Вы сами Шуйского видели?

– Нет, господин. Царь народу давно уж не показывается. Велел со стен пушки снять, на кремлевские поставить. Будет с царицей сидеть до конца живота.

Князь видел, что стрельцы верят своим словам, улыбнулся:

– Если дело за царским письмом, я его вам добуду.

И тотчас действительно отправился во дворец. До царя у него было дело весьма скорое и серьезное. Сапега прислал из-под Троицы отряд, требуя жалованья для своего войска.

Вор пьянствовал со своими ближними боярами, с Дмитрием Трубецким и с Иваном Заруцким.

– Поминает ли в своих службах патриарх Филарет мое имя? – пьяно спрашивал Вор, подмигивая своему шуту.

– Поминает, – отвечал Трубецкой.

– Через раз или через два?

– В каждую службу возвещает многие лета и вашему царскому величеству, и царице Марине Юрьевне. По всем городам поют, по всем церквам.

– Ну, тогда я доволен! – улыбался Вор и грозил пальцем Кошелеву. – Тобой недоволен. Во весь пир твоего голоса не слышно. Ладно – горбат, ты, может, еще и онемел?

Шут и впрямь помалкивал. Он сидел в широкой корзине, набитой соломой, изображая наседку на яйцах.

Заруцкий, захмелев, все порывался запеть и запел наконец:

Крапивка моя стрекливая,

Свекровка моя журливая.

А журит меня и день и ночь,

Посылает меня ночью прочь.

Тут-то вдруг и встрепенулся шут на своем гнезде. Закудахтал что есть мочи, руками захлопал, как крыльями.

– Ты снесся, что ли? – спросил Вор.

– Снесся, государь.

В это самое время дверь распахнулась и вошел Рожинский с двумя людьми.

– Он снесся, – сказал Вор Рожинскому и заглянул в корзину. – Ты обманщик! Где же яйцо?

– Это вы обманщики, явились за золотыми яйцами, но не только чужих не добыли, но и своих собственных не сумели позолотить. А у меня, у шута, все взаправду. – Кошелев быстро скинул штаны, нагнулся, и ясновельможные паны увидели в его заднем проходе яичко.

Шут взял его двумя пальцами, вынул и удивился:

– Голубиное! Я превращаюсь в голубя.

– Просто в твою задницу куриное не влезло, – сказал Вор. – В следующий раз я прикажу затолкать в тебя за такие шутки яйцо страуса.