Онлайн книга «Аввакум»
– Для чего ты приехал в Москву? – еле слышно вопросил дьяк то, что ему приказали спрашивать. Никон стал белее старца Онисифора. – Я приехал по зову великого государя. Окаменевая, ждал других вопросов, но других вопросов у думного дьяка не было. Хуже пощечины. Алмаз Иванов отбыл, и три дня покоя. Самое удивительное, Алексей Михайлович забыл о Никоне без всякого умысла. Приехали с Украины остроглазые подьячие из Тайного его приказа, привезли вести нежданные. Первое: князь Трубецкой войско свое спас и пушки спас. Огородился табором и пошел от Конотопа к реке Семь. Татары и казаки разбежались на легкую добычу, но попали под пушки. Ударили по обозу – и там пушки. Забежали с головы – и снова дыхнуло на них драконьим дыхом. За Семь войско перебралось, а там болота. Между топями петлять – мука мученическая, но казаки и татары не посмели дальше идти. Выговский, упустив Трубецкого, отыгрался на малых городах. Пришел под Ромны, целовал крест, что отпустит московских стрельцов с миром, а как ворота ему отворили, всех русских похватал, ограбил и, повязав, отправил в полон к польскому королю. Таким же обманом были взяты Глинск, Лохвица, Константинов. Только пленных теперь гнали не к полякам, а в Крым. Споткнулся пан гетман на Гадяче. В Гадяче заперся миргородский полковник Павел Ефимов Апостол. Вдруг – как гром с ясного неба: примчались гонцы к Магомет Гирею. Кошевой атаман Серко да сын Хмельницкий Юрий потоптали ногайские улусы и многих детей, женщин и даже воинов увели в плен. Не прошло дня, из Бахчисарая гонец – донские казаки жгут города в Крыму, и не только на побережье, на полсотни верст вглубь материка залетают, грабят, убивают, жгут. Хан, не раздумывая, поднял орду и покинул Выговского. Гетман кинулся уговаривать хана, отправил при хане письмо Хмельницкому, чтоб тот всех пленных до единого человека вернул в Крым. Но Магомет Гирей орду не вернул. – Гяуры, собаки! – топал ногами на Выговского. – Горько тот плачет, кто вам, украинцам, верит. Вы жидов за их измены клянете, но сами вы жиды троекратные. Молитесь не Иисусу Христу, но мошне. Кто даст больше, тому и молитесь. Ваш Хмельницкий для Москвы был православный, для Рима – католик, для Истамбула – муслим. И вы все как он. Я знаю, ты заодно с Юрко Хмельницким. Нет тебе веры! Хан ушел на Сумы и Ливны. Города не тронул, но села пожег и людей увел. Алексей Михайлович хоть и рад был, но его одолели сомнения. – Откуда, однако, вам известно, – спрашивал он своих тайных людей, – откуда вам известно, какие слова говорил хан гетману? – Те слова доподлинные! – ответили подьячие. – Их передал нашему человеку Сефирь Газы, человек у хана не последний. Через Сефирь Газы мы знаем, что Выговский виновен в погибели русских пленных. – Каких пленных?! – изумился царь. – Вместе с Пожарским да со Львовым татарам в плен сдались пять тысяч рейтар. Хан спросил Выговского, какую часть полона он желает получить, а Выговский сказал: «Эти пленные нынче нам обуза, а завтра, когда воротятся из плена, будут угрозой». – «Тогда они твои», – сказал хан, и Выговский послал казаков зарубить всех до одного, чтоб разговоров не было. И зарубили. Отлегло на сердце. Однако если хан в Сумах да в Ливнах, ему до Москвы ближе, чем до Крыма. Это говорилось себе, чтоб не сглазить, но тут явилась иная мысль. Никон! Воскресенский монастырь очень уж недалеко от Москвы. Вечный соблазн для недовольных. И на Ильинку снова отправился Алмаз Иванов. – Великий государь указал тебе, святейший, идти в крепкий Макария Калязинского монастырь, ибо гетман Выговский грозил привести к Москве крымского хана. – Перекрестись, Алмаз! – изумился Никон. – На моем подворье стены невысоки, от Ильинки до царева Терема полчаса пешего хода. Самим ветром слух донесло – князь Трубецкой в Путивле, со всей своей ратью, со всеми пушками. Хан в Крым ушел, Выговский – в Чигирин. – Не слыхал такого, – ответил Алмаз Иванов. – Видно, на твоей Ильинке монахи знают больше государевых людей в Кремле. – Что нам разговоры пустые разговаривать, – твердо сказал Никон. – Возвести благочестивейшему государю мое слово: в Калязин монастырь нейду. Лучше мне быть в Зачатьевском монастыре. Милостью Божиею и его, государевой, есть у меня свои крепкие монастыри – Иверский, Крестный. Я, доложась великому государю, пойду в свои монастыри. Возвести ныне его царскому величеству, что я пришел в Москву говорить великому государю о своих всяких нуждах. – А какой это Зачатьевский монастырь? – не понял Алмаз Иванов. – Тот, что на Варварском Крестце под горою у Зачатья. – Нет там монастыря. Там тюрьма. – Ну вот этот самый и есть Зачатьевский монастырь. Алмаз Иванов уехал от патриарха напуганный, но царь был весел и сговорчив. – Поезжай к святейшему, позови ко мне и привези, – сказал он Ртищеву-младшему. Карету за Никоном послали царскую, правда, не золотую, для великих выездов, – смиренную, в которой государь к Троице ездил. Ртищев сидел с патриархом в карете, но святейший сразу закрыл глаза и не только слова не вымолвил – ни разу не поглядел ни на Москву, ни на Кремль, ни на святые соборы. Алексей Михайлович, увидев Никона, со всех ног навстречу кинулся. – Отче святый! Слава Тебе, Господи, жив, здоров! – Трижды поцеловались, припал головой к святейшему плечу, слезу смахнул. Повел за руки, в кресло усадил, просил со смирением: – Царевича, крестника, благослови, царицу, царевен. Все ждут тебя. Как здоровье-то? – Молитвами детей моих духовных, слава Богу. А как твое здоровье? – Тоже слава Богу. Ты за нас молишь Бога, Бог нам дает всякого благополучия. Царицу поди благослови. – Великий государь, – сказал Никон торопливо – выставит, и о делах не успеешь сказать, – я свои монастыри, Иверский да Крестный, ставил быстро, на то была Божья воля да твоя милость. Ныне строю всем храмам храм, а денег нет, и милости прежней не видно. Чтоб не побираться по крохам, построил я кирпичный завод. Кирпичу нужно не меньше семисот тысяч. Известь нужна. Дозволь из Звенигорода пожаловать или продать по дешевой цене тысячу бочек извести. Это малый запрос. Нужно всего две тысячи. – Задаром дать нынче нельзя, – сказал Алексей Михайлович, вздохнув. – Денег в казне совсем нет. Продам на медные деньги. – Спасибо и на том… И еще есть у меня моление. Не гони меня в Калязин, где буду жить приживалкой, дозволь мне поехать помолиться в Крестный монастырь. Покуда Воскресенский строится, я там поживу, помолюсь. Скучаю по Северу. Анзеры снятся. – Поезжай, святейший, куда душа просит. Ты человек вольный, – не пряча глаза, легко солгал Алексей Михайлович. – Я бы тоже с тобой поехал. Поплакал бы перед Господом. Ан нет! Кругом война! Ни на единый час нельзя оставить царство. |