Онлайн книга «Ярополк»
|
– Все! – сказала Серехан, срывая с рук змей. – Великая царица, ты спасена! Торахан выглядела здоровой, веселой. Столбы, жаровни, курицу с цыплятами унесли, пол вытерли. – Душа моя излечилась, – сказала Торахан. – Я это чувствую. Вот кто бы тело избавил от свербенья. – Дозволь посмотреть на твою болезнь, – сказала Власта из толпы придворных. Тотчас двое служанок закрыли царицу занавесью. Власта осмотрела больную. У Торахан на руках и на ногах были застарелые лишаи. – Это от какого-то зверя, – определила Власта. – За одно лечение избавлю от зуда, за шесть – пропадут. Но чтобы болезнь не повторилась, нужно двенадцать пользований. – Лечи! – согласилась Торахан. – Надобно собрать травы, изготовить снадобье. – Так собирай, изготовляй! – Но я – рабыня твоего повара. – То – в прошлом. Повару за тебя заплачено. Занавес убрали, и Торахан вспомнила о Баяне. – Испытание твое было жестоким, но тебя хранит Бог. Я решила дать тебе в награду дом и рабыню, чтоб смотрела за домом. Твоей рабыней будет она. И показала на Власту. – Матушка?! – изумился Баян, но к нему подошли евнухи: – Дозволенное время видеть повелительницу повелителей истекло. Его тотчас повели смотреть дом, стоявший возле стены царицыного города. Дом был совсем крошечный, но с садом. Евнухи ввели хозяина в светелку и оставили. Ни лавок, ни стола… Кошма на полу. Баян сел, не зная, что и думать. И тут вошла Власта. – Мама! – выдохнул Баян и припал к ее ногам. Им не дали и слова сказать. Явились служанки, расстелили достархан. Подали горячий каймак [45] , плов из курицы и тыквы. Сказали улыбаясь: – От великой царицы ее любимая еда, с тайною. Баян вдруг понял: нестерпимо хочется пить. Потянулся налить каймаку, но матушка опередила, наполнила пиалу. Каймак был вкусный, приятно горчил. – Плов я не хочу, – поморщился Баян. – С тыквой. – Ты поешь. Плов с тыквой – любимое кушанье у хазар. – Не хочу, – Баян замотал головой. – А я поем, – сказала Власта, и голос у нее дрожал. – Я – голодна. – Но ты была рабыней повара! – Наш повар похваляется, что его рабы самые голодные в Хазарии. Власта горсточки брала крошечные, но рука так и мелькала. – Никогда такого плова не ела, – говорила она. – Ешь, а то мне стыдно. Я не могу остановиться… Баян взял горсточку плова и почувствовал что-то тяжелое. – Ты что?! – забеспокоилась Власта. – Камень! – Баян сплюнул в ладонь. – Бирюза! – сказала Власта. – Это тебе от Торахан. Она поднесла шаманке блюдо, где жемчуга было больше, чем риса. – Торахан – злая, – прошептал Баян. – Она – злая. Слезы текли неудержимо, обильно. – Баян, сыночек! – Ты – ешь, – сказал он. – Ты ешь, а я поплачу. Дай мне поплакать. Я последний раз плакал, когда меня увозил Благомир. И плакал, плакал. Смеялся через слезы и опять плакал. А Власта ела, мешая плов со своими слезами. Судьба! А поговорить им не пришлось. Явились посланцы от кагана: Баян был нужен во дворце владыки мира. Пастушья ночь
Великий город Итиль стал как муравейник. Всполошились в одночасье и Ханбалык, и Сарашен, и город царицы, и город кагана. Пришло время летней кочевки. Радовались хазары: кочевка для них праздник жизни, радовались остающиеся в городе – можно будет своей волей пожить. Радовались животные – их ожидали травы, травы, травы. Радовались рабы. В степи работой не уморят. В пути каган ночевал и отдыхал в шатрах. Шатры ставили заранее. Один для обеда и для полуденного сна, другой для ночевки. Рядом с каганом оставались только телохранители, постельники, повара, музыканты да Баян. В первое утро каган Иосиф, послушав восемнадцатый псалом, радостно пропел строку: – «День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание…» Как мудро, как прекрасно! А про солнце-то, про солнце! «Оно выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще: от края небес исход его, и шествие его до края их, и ничто не укрыто от теплоты его». Пошли, мой псалмопевец, поглядим на это дивное хождение. Шатер кагана стоял в изумрудном урочище. По широкой впадине бежало несколько ручьев, щедро поивших землю. Над урочищем, как ресницы, стояли сосны с обеих сторон. Паслись табуны коней, резвились ласковые жеребята… В урочище стояли три дня. Потом откочевали в степь. Цвели огромные колючки, степь была серебристой от полыни. Трава кололась, но кони и овцы находили ее съедобной. – Сегодня ночью я буду пастухом, – сказал каган Баяну. – Не хочешь ли стать моим подпаском? – Хочу, повелитель! Отара была на водопое, когда Иосиф и Баян, одетые в высокие сапоги, в серые длинные рубахи до щиколоток, приехали к чабанам. Баян сделал для себя открытие: овцы совсем не бестолковые, как о них говорят. Они подходили к длинному корыту строго в очередь. Воду подавали из колодца колесом, которое вращали кони с завязанными глазами. Напившись, животные, влача огромные курдюки, возвращались к отаре и стояли, как воины, ожидая приказа. Это был настоящий строй. Чабаны нагрузили двух верблюдов дровами, водой, сами сели на осликов и уехали в степь. Иосиф и Баян остались с овцами наедине. Огромное солнце замерло над землей, чтоб посмотреть напоследок, какой путь одолело за день, что совершилось хорошо, а что так и не успело произойти… Последняя чреда овец напилась, и отара, никем не погоняемая, но ведомая умным козлом, тронулась в путь. Тотчас поднялись собаки. Строгая колонна отары, выйдя на пастбище, рассыпалась вольно, но разбредаться поодиночке собаки овцам не позволяли. У Иосифа в руках был высокий посох, а у Баяна – дудочка из ивы, чабаны подарили. Иосиф время от времени останавливался, опираясь на посох, и озирал небо и землю. Потом вдохновенно шагал, догоняя отару, высокий, седовласый. Лицо, посеребренное вечерним светом, было такое прекрасное, такое вечное! Еще засветло перебрели мелкий, но широкий ручей. Иосиф остановился на середине. – В стране обетованной, Ханаанской, есть хрустальная река Иордан, – сказал он, положив руку на плечо Баяна. – Я никогда не был в благословенной Богом земле, но, как этот вот ручей, ясно вижу пресветлые струи Иордана. Вижу священников с ковчегом завета посредине реки, вижу стену воды, вставшую до города Адама, и другую часть воды, ушедшую из-под ног евреев в Соленое море. Это чудо Господь Бог совершил, возвеличивая Иисуса Навина [46] . |