Онлайн книга «Никон»
|
Сам Савва, хоть и назвался пятидесятником, не поверил тому. Не поверил, что отныне он – другой человек. Начальный! Что сам теперь может подначального тумаком угостить, что крестьянскому званию да и посадскому тоже – не чета. Умом все знал, умом приноравливался, но сердце над умом-то усмехалось. Не его эта была жизнь. Эту, новую, он все отгораживал от себя забором без щелей. Потому, идя обозом к Орше – везли порох и свинец в полк князя Черкасского, – никаких приказаний драгунам не давал. Люди свое дело знали и делали, и он тоже свое новое дело исполнял, как умел: искал ночлег получше, вставал пораньше, ложился попозже. В полк прибыли вечером. Пороховую казну сдали и, ожидая от князя Черкасского приказа, остались ночевать в деревушке, где стоял у Черкасского наряд и сотни три рейтар. Ванька Мерин для начальничка своего печь освободил. Федька Гусь сенца принес, душистого, молодого. Сами тоже на печи легли, как ближние люди. В дороге все намаялись. Дорога была не приведи господи – колдобина на колдобине. Савва, засыпая, еще подумал: стражу бы выставить… Но кругом свои, у рейтар порядки крепкие, да и пушкари пушки свои пуще самих себя берегут… «Пусть ребята поспят, – решил Савва, – завтра князь в обратную дорогу небось отправит». Пожалел драгун. Да и погода для сторожей была совсем негожая, то ли туман висел, то ли дождь сыпался, уж такой мелкий, как из-под жернова. Проснулся Савва в поту. Что-то по избе елозило, что-то билось глухо, сдавленно. Этак петух в руках дергается, когда ему голову оттяпаешь. Тут еще кто-то страшно всхрапнул, булькая горлом, и Савва, цепенея, понял: режут… Его людей, спящих на полу, – режут. Как… петухов. Толкнуть Ваньку? Не поймет с просыпу. Стрельнуть? Оружия никакого. Ванька карабин на стену вчера повесил. И тогда… Савва нащупал ногою щель между стеною и печью. Сел, свесил в проем ноги и разом бросил себя в эту щель, заорав что было силы в груди и глотке – дикое, пронзительное, завидуя поросенку, который, расставаясь с жизнью, визжит на всю деревню. Тотчас грохнул выстрел. Еще один, еще. Пластуны врага палили в лежащих на печи и уже не кинжалами – саблями кромсали живое… Ударила, сотрясая ночь, пушка. И сразу пошла такая пальба, такой заклубил рев, стон, топот, что никто уж не понимал, в кого палят, куда бегут, где спасение? Савва пролетел в запечную щель и был доволен, что его пулей не достать. Пальба наконец утихла. Светало. Савва, напрягая слух, силился определить, чья взяла. Пошевелился – тесно. Попробовал вылезти и понял – накрепко застрял. – Федор! Иван! – позвал Савва. Молчат. Убиты? Убежали? Хотел руки поднять – правая впритык к стене, левая хоть и свободна, но проку мало: пошевелиться и то невозможно. Закричать? А кто там, на улице? Свои? Чужие? Простоял запечным сверчком с час – никого! Значит, и орать без толку. Подумал: «Этак ведь и помру, без еды, без воды. Разве что похудею?» Стоять сил не было, но изумиться хватило: – Как же я пролез-то сюда? Впору бы посмеяться, но с печи капало. И он догадался, что это могло пролиться… Иван с Федором не спаслись. – Господи! За что такую смерть посылаешь? – прошептал в отчаянье Савва и услышал – дверь отворилась… И – хлоп! За дверью послышались причитания, потом и они смолкли. Засипела, отворяясь, дверь. Зашли робко. Двое. Женщина заплакала. – Как их… Го-о-ос-поди! Всех по горлу, как гусаков. – Выносить надо, – сказал мужской голос. Савва понял: это старик со старухой – хозяева. Старик сказал: – Спасибо постояльцам, что хозяев из хаты выставили. А то бы и мы с тобой… – Так мы ж не солдаты! – Дура! Ночью все кошки серые. Старик потащил кого-то, но тотчас и бросил. – Тяжелый!.. Одежи-то на них сколько! И все хорошая. Может, снять? – В крови… – Эко дело – кровь. Выстираешь. И тут Савва решился. – Хозяева! Люди добрые! – Ой! Ой! – взвизгнула старуха. – Тихо! – прикрикнул на нее старик. – Али живые есть? – Есть, – ответил Савва. – Помоги, Христа ради. Застрял. Старик проворно залез на печь. – Ох ты! И тут кровища. – Обоих? – спросил Савва. – Каких обоих? Один. Столкнул с печи труп. Старуха зарыдала внизу. – Цыц! – крикнул на нее старик. – По мертвым чего хныкать. Живого давай спасать. Подержал Савву за плечи. И тоже удивился: – Как же ты влез сюда? – Не знаю. – Видно, Богородица тебя спрятала от смерти… Старуха, лезь помогать. Но и вдвоем они тоже не выдернули Савву из его западни. – Печку, что ли, разбирать?! – удивился старик. – Уж больно ладная она у меня. – Бога ради! – взмолился Савва. – Я тебе заплачу, а то и отработаю. Я – колодезник. Хороший колодец тебе выкопаю. – Колодец у меня добрый, – сказал старик, – а достать тебя все равно надо… Этих-то я всех повытягаю, а тебе ж не век тут стоять. Савва молчал. Мели Емеля, язык без костей, только поскорее за молоток принимайся. – Сначала-то, пожалуй, этих во двор вытянуть, – решил между тем старик. – Они ж тяжелые! – встрепенулся Савва. – Меня, старче, освободи. Я тебе помогу. – Ну, Бог с тобой! – согласился старик и, пороша на Савву глиной и крошевом, принялся выламывать кирпичи. Наконец-то свобода. Поглядел-таки Савва на то место, куда его страхом затиснуло, и глаза зажмурил. Снял с пояса кожаный мешочек, где деньги хранил, отдал старику. – Больше у меня нет! Век должник твой. – Не я тебя спас, – качал головой старик, просовывая в щель так и этак растопыренную ладонь. – Не я тебя спас. Поглядел Савва с печи на пол, а там половина его полусотни, и уже от мух стены черны. 11 Для иного человека уже в фамилии его заключены и судьба, и рок. У Курочки куры всему селу на диво, Надуткин – и надут, и врет, Погадайка – мастер угадывать. Фамилия могилевского шляхтича, поспешившего с изъявлением покорной готовности перейти на службу от короля к царю, была Поклонский. За то, что раньше других успел, Алексей Михайлович пожаловал шляхтича в полковники и отправил в Могилев звать шляхту и прочего звания людей присягать московскому государю. |