Онлайн книга «Никон»
|
– Мир Божий и внизу все то же, – сказал Игнашка-драгун. – А тебе хочу слово молвить. Ты всех-то, Саввушка, не жалей. На всех сердца не хватит. Ну, с Богом! Хороший ты человек. Игнашка неловко поворотился и раскорячкою пошел наезженной дорогой. Долго стоял Савва, но Игнашка так и не оглянулся. Дорога наконец стала пуста, но тут зазвенели бубенцы, явились скорые тройки. По тому, как убраны были кони и как весело, раскатисто гикали на них возницы, всякий брал с дороги в сторону, в снег, уступая место человеку, царю нужному, а потому и скорому. Санок было четверо. Савва пропустил их и тотчас поспешил следом за ними в монастырь. В приезжем он узнал Федора Михайловича Ртищева. Савва все для себя решил. Он решил подойти к Ртищеву и сказать о неправде, которая приключилась с Игнашкой-драгуном, сказать цареву наперснику в глаза – пусть за правду выпорют, в Сибирь загонят, но все сказать, чтоб – знали! Чтоб царь знал, коль у Ртищева совесть есть! Савва теперь уже и не торопился в монастырь. За правду, вслух изреченную, бьют больно. Он прошел вдоль стены и увидел деревню. Монастырь стоял на одной горе, деревня на другой. Под горою протекала река, но под снегом речку можно было и не заметить, когда б не две тропки к двум черным прорубям. Потянуло ветром, Савва уловил запах кислых щей. До того к Енафе захотелось, что даже на монастырь оглянулся. Со страхом оглянулся. Ну, чего с правдой-то к царевым людям соваться? Пока на свободе-то, без колодок и цепей? Бери ноги в руки – и айда в Рыженькую, в леса. Кто его хватится? С войны чуть не мертвяком увезли. И, правильно обо всем подумавши, Савва пошел в монастырь, чтобы взять кой-какой еды на дальнюю дорогу. Во дворе он лицом к лицу встретился с Ртищевым и с монахиней, с той самой, что являлась ему в бреду. Это была игуменья, и это была – она. Савва сдернул шапку с головы, но поклониться забыл. Глаза его словно зацепились за серый, мимо летящий взгляд игуменьи. – Хорошо ли здоровье? – услышал он вдруг голос Ртищева и, уже мало помня себя, шагнул к нему, комкая в руках шапку. Заговорил коряво, не так, как надо бы: – Смилуйся!.. Послушай, Христа ради! Снегов-то ведь кругом с головой! Ну, ладно бы по весне, на тепло… Игнашка-то, может, нынче уже и околеет… Зачем лечить-то было?.. Ты мне хоть голову отруби, а все это – плохо! – Погоди, милый человек! – Ртищев взял Савву за руку. – Толком расскажи, что приключилось, с кем? – С Игнашкой! – Что с ним? – Да ничего… Прогнали… А он без обеих ног. Ты сюда ехал, так и видел его небось. – Понимаю, – сказал Ртищев. – От ран излечили – и за порог… – И за порог! – Савва даже обрадовался: царев человек по-человечески с ним говорил, понимал нужду. – Это я виноват, – сказал Ртищев. – Обещаю тебе… тебе, себе, Господу Богу! Вернемся в Москву – открою богадельню, где калекам будет покой и призрение. – А я думал, ты меня за правду-то в глаза велишь высечь! – брякнул Савва. Федор Михайлович залился краской: стыдно слышать этакое о сильных мира сего. Да ведь люди знают, какая за правду награда. – Прости! – сказал Ртищев, точь-в-точь как давеча Савва у Игнашки прощение спрашивал невесть за что. Савва отошел в сторону. Отойдя, поклонился Ртищеву в пояс. Тот тоже поклонился в ответ. Наутро Савва ушел из монастыря. Ушел налегке, с куском хлеба за пазухой. Кафтанчик у него был хоть и суконный, да не жаркий, но погода стояла волглая, а шубу – где ж ее возьмешь без денег? Верстах в пяти от монастыря его нагнали на легких санках две монахини. Остановились. – Воин, прими монастырскую нашу милостыню во славу Богородицы! Дали легкую беличью шубу, котомку с едой, мешочек с деньгами. – Чего ради?! – удивился он, не желая принимать хоть и богатое, но ничем не заслуженное подаяние. Монахини положили дары на снег, развернули лошадь и умчались. Савва постоял-постоял в раздумье, да и почувствовал, что на спине давно уже мороз щетину отращивает. Надел шубу – благодать! Заглянул в котомку, а там сверху кусок копченого осетра. Деньги в сапог сунул, не считая. Шел, однако, теперь не больно весело. Давнее лето, все как есть, стояло перед глазами. Нет, не простая у него судьба. С царем говорил, с Ртищевым, у своей потаенной любови от смерти спасался… Все – промыслом Божьим. Дорога верхом шла. С одной стороны – даль и свет, а с другой – свет и даль. Внизу – речки подо льдом, рощи белые. Снег искрит, и пахнет так, словно только что гроза кончилась. Снова объявились быстрые санки на дороге. Подскочили, стали. Она! – Не могла тебя отпустить, не поглядев на тебя. Вышел он из снега на дорогу, чтоб ниже не стоять, а сам обмирает от страха. – Что ты тихий да несмелый? – Я – смелый, – отвечает, а у самого голос дрожит. – Отчего ушел не сказавшись? – Домой надо… – К Енафе? Он так и вскинул глаза. – Ты в бреду Енафу звал. – Помолчала. – И меня тоже звал. Все плакал, что имени не знаешь. Он стоял перед нею, переминаясь с ноги на ногу. – Не забыл, стало быть?.. – Не забыл, – сказал он. – Как же позабыть-то… – У меня по дороге дом есть, – сказала она. Он тотчас шагнул в сторону, попал в глубокий снег, запутался в полах шубы. – Я… к Енафе. Она засмеялась, но горько засмеялась. – Каков молодец, а все – мальчик. Мой мальчик-то! И, сердито дергая вожжами, развернула лошадь. Поехала было, да натянула вожжи, оглянулась: – Ты хоть не забывай. Он снова стоял на дороге, поникший, смятенный, торопливо кивал опущенной головой. – Где ж забыть-то? Она отпустила вожжи, лошадь пошла, и он побежал было следом. – Спасибо! За жизнь-то мою спасибо! Она не отводила от него глаз, но и лошадь не сдерживала, санки мчались все скорей, скорей. Воздух серебряно посверкивал – то взлетала, зависая, невидимая глазу снежная пыль. – Вот и встретились, – сказал вдруг Савва и вдруг понял, что идет следом за умчавшейся, за той, имя которой никогда не знал. И сразу вспомнил немых братьев, Енафу, Лесовуху. Повернулся и пошел своей дорогой. Слева от него были даль и свет, справа – свет и даль, а дорога тоже сияла на двух-то светах. 23 |