Онлайн книга «Никон»
|
О блаженные заповеди Христовы! О блаженна истина нелицемерная! О блажен воистину и треблажен, кто исполнил заповеди Христовы и за истину от своих пострадал!» Оставим на совести автора многочисленные чудеса и исцеления. Главное для нас – дух письма. Воодушевление пишущего и его вера в правильность избранного пути. Задавшись целью построить на Русской земле царство, во всем угодное Богу, превосходящее святостью Царьград и сам Иерусалим, Алексей Михайлович радовался, что начало положено весомое и удачное. Примирив митрополита Филиппа с царем Иваном, Россия освобождалась от бремени греха, совершенного государством против церкви. Отныне совесть государства была младенчески чиста и безупречна. Царь Алексей Михайлович со своими бахарями и со своим собинным другом-наставником принимался за дело невиданное, воистину сказочное. Он пожелал быть царем в царстве ничем не оскорбленной Истины. Будучи столь же деятелен, как сын его Петр, Алексей Михайлович мысль имел более высокую. Петр, любитель топора, перекраивал и перестругивал плоть России. Алексей Михайлович был озабочен недостаточной, по его разумению, высотою русской души. Петр жил на земле и строил корабли. Его отец парил в небесах и строил на земле небо. Однако ж Алексей Михайлович знал за собою превеликую свою слабину – умел мечтать, да не умел устраивать мечту. Ему нужен был делатель. И такого делателя он разглядел в Никоне. 5 – Что ты мне принес?! – кричал Никон на своего келейного человека Киприана. Киприан ростом был с господина – верста, но верста тощая. Его упрямству и глупости не было меры. Однажды он столкнулся на мосту со стрелецким полком и не уступил дорогу, стоял, покуда его не кинули в реку. Киприан досаждал Никону на дню не раз и не два, но у митрополита не хватало духа прогнать келейника с глаз долой: Киприан был верен ему, как сама смерть. А подлинную верность никакими деньгами не укупишь. – Что ты мне принес?! – Никон швырнул в лицо Киприану новую, атласную, шитую серебром рясу – подарок княгини Долгорукой. – Так-то срамно! – Киприан мотнул головой на Никоново одеяние. – Аж залоснилось. – Нам ли, духовным пастырям, об украшении телес заботиться? Украшать, Киприан, надобно душу. – Из царицыного терема посланник-то! – не сдавался Киприан. – Дворецкий ее, Соковнин. А ты и явишься, как чучело! – Глупец. Глупец! – сокрушенно покачал головой Никон. – Это ему будет стыдно передо мною, коли петухом-то вырядился!.. Клобук подай! Да не митру – клобук! Вышел Никон к дворецкому, перебирая деревянные четки. – От царевны Татьяны Михайловны передать тебе, митрополиту, велено дыню и корзину вишни. – Спасибо за память о недостойном! – ответил Никон, кланяясь. – Передай и от меня Татьяне Михайловне, – протянул четки. – Просты, да на Соловках деланы. Святыми людьми. А уж молитв по ним прочитано – великие тысячи. – Благослови, святой отец! – Соковнин опустился перед митрополитом на колени. Никон благословил. – Вот и тебе за радение. Подарил иконку Богоматери в серебряной ризе. – Со мной на Соловках сия икона была. Соковнин поймал руку митрополита, в глазах восторг и преданность. Глядя на затворившуюся за царицыным дворецким дверь, Никон запустил руку в вишню. Выбирал самые темные, самые спелые ягоды и, сплевывая косточки, не столько думал, сколько переживал. Вся его нынешняя жизнь была огромным колесом, которое ворочалось уже помимо воли, несло, затягивало в сердцевину неумолимого вихря. И было страшно: ну-ка все вдруг углядят – обманный Никон человек, не тот, за кого принимали, обманный, обманный!.. Полетят спицы из колеса, сплющится обод – тяжесть-то немыслимая, – мокрого места не останется. – Господи, свершилось бы все скорее! О патриаршестве своем помолился, и была эта молитва столь же искренна, как искренне ребенок просит у Бога послать ему на Светлое воскресенье обновку – рубашечку вышиту с красным пояском. – Киприан! – крикнул келейнику. – Одеваться, к царю поеду! – Так ты же одет, – ответил Никону Киприан. – Безмозглый дурак! – закричал Никон. – Затрапезный я для дома хорош. К царю должно являться во всем великолепии, ибо по нашему виду царь судит о благополучии всего царства. Киприан вздохнул, хмыкнул и, досадливо крутя ушастой головой, отправился нога за ногу исполнять приказание. 6 В трапезной Стефана Вонифатьевича собрались все близкие ему люди: митрополит Корнилий, Иван Неронов, Федор Михайлович Ртищев, Аввакум. Близился день выборов патриарха, хотя имя избранника давно у всех на устах – суровый подвижник Никон. Ни о будущем патриархе, ни о самих грядущих выборах за столом ни единого слова сказано не было. Неронов скорбел, Корнилий, указавший царю на Стефана, не хотел выглядеть переметчиком, Ртищева царский выбор радовал, и Аввакума радовал, но радость его была потаенная, смутная и даже греховная. От Стефана Вонифатьевича протопоп знал, что ждать, а от Никона – не знал. Свой он, Никон, нижегородский, в семи верстах ведь жили. Как земляком не погордиться! Но и против Стефана Вонифатьевича Аввакум тоже ничего не имел. Умом за Стефана стоял, ну а сердце в государственных делах – помощник коварный. Разговор шел о делах церковных, небольших. – Попа своего чуть палкой нынче не побил! – сокрушался Неронов. – Навел на грех, окаянный. Женщина одна родила прежде времени, а он, балбес, по невежеству читал у ее одра молитву о жене извергшей. – Надо читать обычную молитву по жене-родительнице, – сказал Стефан Вонифатьевич. – Это коли ребенок жив родился! – возразил Аввакум. – А если он родился мертвым? – Так ведь родился! – как всегда, сразу же закипел Неронов. – С ногами, с руками, с головою! Стало быть, и с душой. Извергшая – та, которая зародыш выкинет. – Каков бы ни был зародыш, – не сдавался Аввакум, – святая церковь почитает его за человека. – Ах, не спорьте! Горькое спором не подсластишь, – сказал Стефан Вонифатьевич сокрушенно. – Сколько мне за жизнь отпевать приходилось, и всех было до слез жалко. – А ведь не случайный у нас разговор приключился! – Неронов уставил глазки на Ртищева. – Как бы Большая Матерь наша не выкинула! – О какой матери ты говоришь, Неронов? – спросил Федор Ртищев. – Да о той, больше которой у нас нету, ни у меня, ни у тебя. О церкви. – Уймись, Иван! – сказал Стефан Вонифатьевич. – Злопророчество сокрушает сердце. Беда у человека за каждым углом, и отводят ее добрые помыслы добрых людей. А их ведь мало, Неронов, добрых-то! Мало! – И впрямь пустое мелю! Прости, протопоп! – потряс седенькой головой Неронов. |