Онлайн книга «Никон»
|
Когда государь с государыней сошли с крыльца, Матюшкин, боднув головою синее небо, сказал как бы сам себе: – Птица теперь валом валит. – Да уж, коли мы в Измайлове, отчего бы с соколами не потешиться! – согласился Алексей Михайлович. – И царица будет рада на соколов поглядеть. Матюшкин просиял, а Ртищев поскучнел. У Федора Михайловича было к царю одно московское дело. Патриарх Никон собственноручно смирял книжных справщиков Ивана Наседку и старца Савватия. Оба искали заступничества у царя. Но дело было не в том, что Никон поколотил справщиков, а в том, что готовилась к изданию книга «Следованной псалтыри» и патриарх приказал выпустить из нее статью о двенадцати земных поклонах при чтении великопостной молитвы святого Ефрема Сирина и статью о двуперстном крестном знамении. 11 Арсен Грек, соловецкий сиделец, был зван в Москву чуть ли не в первый день нового патриаршества. Явившись пред очи Никона, Арсен с рыданием опустился наземь и облобызал патриарший башмак. – Я тебе не папа римский! – сердито крикнул Никон, но не было в его крике осуждения, иное было. Поднял с земли греческого монаха, обнял и сам отвел в палату, где хранились книги. – Вот твое поле! – сказал. – Возделай и сними жатву. Озарила меня мысль, Арсений! Величавая мысль! – Никон пронзительно глянул Арсену в глаза и легонько подтолкнул к сундукам с книгами. – С тобою здесь трудится киевлянин Епифаний Славинецкий, а помощников сами наберите. Прежние справщики московские – лбы воистину каменные, от них проку мало. – Благослови меня, святейший! – Арсен, пылая преданностью, встал на колени. Никон благословил и, уходя, сказал: – Поди к моему ключарю, возьми у него денег, чтоб ни в чем нужды не знать. Да рясу себе новую выбери, чтоб от старой тебе в нос тюрьмой не шибало. В черной атласной рясе, с лицом северной льдины, кристальной от совершенства и непорочности, Арсений Грек вошел в келию справщиков, от которых несло луком, ржаным кислым хлебом, кислой шубой, и сами-то они были такие житейски русские, принюхавшиеся друг к другу, прижившиеся тут. Арсен подошел к столу мирянина Силы Григорьева и увидел, что у него между двумя толстыми фолиантами стоит глиняная миска с молочной тюрей, а рядом, на тряпице, ломоть хлеба, недогрызенная луковица и щепоть соли. – На каких языках читаешь? – спросил Арсен. – По-славянски. – А по-гречески можешь? – Буквы знаю… – По-польски он может, – сказал Иван Наседка. – А ты, милый человек, кем будешь? – Я хранитель патриаршей библиотеки, и еще мне велено надзирать над вами, справщиками. – Мы свое дело знаем, – сказал Наседка. – На каких языках читаешь? – А ты скажи, на каких надобно. – Инок Евфимий, который с завтрашнего дня будет вашим товарищем, читает по-гречески, по-латыни, по-польски, по-еврейски. – По-латыни туда еще сюда, а по-жидовски-то к чему знать? Жиды православию, что волки овцам. – Для того надо знать древний еврейский язык, чтоб избавиться от невежества, которым столь кичатся, как я приметил, иные московские грамотеи… Окна отворите – дышать нечем. И вышел. – Носом-то как крутит! – крикнул ему в спину Наседка. – Грамотей. Беда, ребята! Черные вороны греческие по наши головы слетаются. – Тише! – осадил друга старик Савватий. – Ничего дурного человек не сказал. – А он и не скажет, он – сделает. Арсен шел от справщиков и морщился: как избавляться от всей этой братии? Повыгоняешь – врагов не оберешься. Он вошел в палату, где хранились книги, открыл сундук, стоящий в самом дальнем углу, достал охапку манускриптов, отнес их на стол у окна. Сел на тяжелый вечный стул, взял первую попавшуюся грамоту и – вздохнул. Со всхлипом вздохнулось. То оттаяли слезы в заледеневшей груди, а оттаяв, накатились на глаза, и преломился в них свет горячими сверкающими звездами. Привел Господь, через соловецкую каменную муку, привел-таки к сладчайшему делу Познания. Не успел Арсен и одного столбца вычитать, прибежал Наседка. Морда красная, глазки оловянные таращит, в обеих руках листы. – Ересь! Ересь! – завопил. «Боже мой! Это же дикая свинья, – с ужасом смотрел Арсен на московского грамотея. – Ему бы еще клыки из пасти!» Арсен молчал, но Иван Наседка не унимался: – Ересь! Ересь! Тьма нашла на Россию! Господи! Да спаси же ты нас от греков и киевлян! Надо было что-то делать. Арсен встал, взял у справщика листы, стал читать, заткнув уши. Листы были из новой, готовящейся к печати «Псалтыри» со статьей о замене двуперстного знамения на трехперстное. Мысли у Арсена заметались. Троеперстие принято у греков, и, если оно появилось в новой «Псалтыри», – значит, на то воля Никона. Тотчас вспомнились его загадочные слова: «Озарила меня мысль, величавая мысль!» – О какой ереси ты говоришь? – спросил Арсен, придерживая и голос, и само дыхание. – Троекратие принято во всем православном мире. И на Афоне, который в Москве почитают. – «Стоглав»! «Стоглав»! Не замай! – кричал Наседка бессвязно. – Мелетий и Феодорий – твои же, греки! Они возвещают: кто не знаменуется двумя перстами, как Христос знаменовался, тот проклят! Сгреб листы со стола Арсена, кинул на пол, принялся топтать, крича: – Ересь! Ересь! Тут еще прибежал старец Савватий, Наседку оттолкнул, листы с полу поднял, но тотчас и сам петушком на Арсена кинулся: – Эту пагубу мы переписывать не станем! Мало этой геенны! Статья о двенадцати земных поклонах молитвы Ефрема Сирина попорчена. – Вы будете делать то, что укажет патриарх! – сказал Арсен властно, зычно. И вовремя: в палату вошел Никон. – О святейший, не выдавай нас грекам! – Наседка и Савватий дружно кинулись патриарху в ноги. Никон поглядел на них, поднял посох да и огрел по очереди. – Рыла неотесанные! Греков они учить вздумали! Патриарху указывать! И еще раз огрел. Однако ж выгнать старых грамотеев, собранных прежним патриархом Иосифом для исправления церковных книг, попорченных небрежением переписчиков, Никон не отважился. Знал – государю кинутся жаловаться. А чью сторону государь возьмет? Уж конечно не сторону Наседки, но дело все же непростое. Большое дело, для Москвы новое – сравниться наконец духовной жизнью с жизнью многомудрых греков и заодно московской отсебятине конец положить. Не ошибся Никон: справщики Наседка, Савватий и мирянин Сила государю пожаловались. |