Книга Детская книга, страница 155 – Антония Байетт

— Я вас не задержу, извините, я только хотел спросить…

Он поравнялся с ними.

— Да? — сказал Герант.

— Вы давно последний раз беседовали со своим батюшкой?

— Наверное, несколько дней назад. Я его не видел со дня его лекции на прошлой неделе. Он после таких вещей обычно прячется. Я сейчас провожу мисс Кейн в Рай и вернусь в Пэрчейз-хауз.

Воцарилось молчание. Герант спросил:

— А вы его не видели?

— Тоже не видел уже несколько дней.

Фрэнк прошел вместе с ними несколько шагов вдоль канала и, кажется, принял какое-то решение.

— Неважно, неважно. Когда увидите его, передайте, что я о нем справлялся.

Он повернул обратно. Герант сказал Флоренции:

— Его что-то гложет. Мой отец умеет выбивать людей из колеи.

— Я знаю.

Последовала долгая пауза. Они шли дальше в дружелюбном молчании, приноровившись к шагу друг друга. Герант сказал, не глядя на Флоренцию:

— Наверное, я идиот и вылезаю совершенно не вовремя. Ну, когда мы вот так идем себе рядом… Ты можешь пока ничего не отвечать… Но — ты выйдешь за меня замуж? Погоди. Я желал этого много лет, ты наверняка знаешь. У меня пока почти ничего нет… но я уверен, что будет. Я делаю хорошую карьеру в Сити, и мистер Уэллвуд относится ко мне как к сыну. Я откладываю деньги. И еще, я люблю тебя. Правда, люблю. Не говори пока ничего. Я знаю, что мы не сможем пожениться еще как минимум год или два. Я не могу тебя связывать. Может быть, это лишь несбыточная мечта. Но я никогда… никогда не встречал такую девушку, как ты. Я думаю о тебе… ты не знаешь, как много я о тебе думаю.

— Ну, теперь-то можно сказать?

— Если ты думаешь, что есть хоть малая вероятность… я спрошу тебя еще раз… потом… если ты…

— Можно я скажу? Я собиралась сказать… да. Да, я выйду за тебя замуж. Вот.

Они остановились и взглянули друг другу в лицо. Герант спросил:

— Надеюсь, это не потому, что ты просто устала от меня отбиваться?

— Я же сказала «да». Я знаю, чего хочу.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. В последнее время у тебя несчастный вид. Я хочу… больше всего на свете… чтобы у тебя было все, что ты хочешь. Конечно, неплохо было бы, если бы это был я.

— Я была несчастлива, это правда. И я по правде думаю, что вместе мы сможем стать счастливей, — она едва заметно улыбнулась. — Или хотя бы попробовать. Успокойся, все хорошо.

Он очень бережно обнял ее. Она словно окаменела. Это было досадно, но он уже умел ждать.

— Я могу поговорить с твоим отцом?

Она странно рассмеялась.

— Да, непременно поговори, обязательно. И тогда мы начнем строить планы.

Дороти Уэллвуд вышла из дому одна, чтобы пройтись по болотам. Она зубрила анатомию, дозубрилась до дикой головной боли и сказала себе, что прогулка пойдет ей на пользу. В последнее время ей не хватало силы воли. Она хотела побыть со своим немецким отцом и немецкими братьями, которые сейчас в амбаре мастерили сложные вещи и смеялись. Ей почему-то было обидно, что Гризельда может смеяться вместе с ними, болтать по-немецки, предлагать разные удачные идеи для декораций кукольной постановки, а она, Дороти, не может. Она, конечно, и не хотела — где-то в глубине души она была пуританкой, отвергавшей всяческие воображаемые миры. Это пуританство сидело в ней прочно, и она пока не ставила его под вопрос. Нервы и сухожилия, вены и артерии были и реальней, и загадочней проволочных шарниров и болтающихся бечевок. Дороти знала, что Гризельда вовсе не пытается украсть ее новую семью — напротив, она обижается, когда Дороти на долгие часы уходит с головой в учебу: не только потому, что Дороти ее бросает, но еще и потому, что она сама еще не нашла своего призвания. Дороти все ускоряла шаг, перебирая в уме суставы собственного тела. Вдруг она обнаружила, что пришла к Пэрчейз-хаузу и стоит в самом начале усаженной деревьями разбитой аллеи, ведущей к дому.

Внезапно она подумала, что неплохо было бы повидаться с Филипом. И пошла по аллее. Она не хотела видеть ни Серафиту, ни Помону, ни даже Элси. Поэтому она аккуратно и тихо обошла дом, вошла в конюшенный двор и направилась прямо к двери студии-молочной. Тут она запоздало сообразила, что может столкнуться с чудовищем — Бенедиктом Фладдом. Она заглянула внутрь через пыльное окно. Там, спиной к ней, стоял Филип в синем халате. Фладда видно не было. Она постучала в верхнюю половину двери. Филип открыл и широко улыбнулся при виде Дороти.

— Я как раз собирался сказать: «Пошли вон, я занят». А потом увидел, что это ты. Заходи.

— Я пошла прогуляться, чтобы подумать, и вдруг оказалась тут. И решила зайти посмотреть, как ты живешь.

— Я рисовал водоросли. И всякую живность в них, и текущую сквозь них воду. Рыбы-иглы, каракатицы и все такое.

— Покажи.

Он принес альбом, и они сели бок о бок — смотреть рисунки. В альбоме были удивительные изображения ламинарий — наполовину выброшенных на мель, наполовину плавающих, с воздушными карманами, едва поднимающимися над поверхностью воды.

— Сначала я смотрю, как это выглядит. Смотрю и смотрю, и вижу все возможные формы, когда водоросль по-всякому движется при разном освещении. А потом — гораздо позже — уже рисую правильные узоры. — Он нахмурился. — Так можно понять, что случайное — мелкая зыбь, водовороты на поверхности — и что постоянное, что повторяется.

— Это странно похоже на «Анатомию» Грея. Мне все время приходится рисовать вены, мускулы, сухожилия, суставы. Я могу тебе нарисовать, что двигается у тебя в руке, на разных уровнях, когда ты рисуешь. Как сокращаются мускулы, и как они действуют на другие мускулы. Как бежит кровь, словно прилив, по венам и артериям. Из кровообращения получились бы невероятно красивые узоры. Как течения в воде или пряди водорослей. Только я не умею так хорошо рисовать, как ты. Мне приходится, чтобы сдавать все эти экзамены, и я стараюсь. Стараюсь, но у меня ничего не выходит.

— Покажи, — сказал Филип, подталкивая к ней альбом и протягивая мелок. Дороти засмеялась. Она примерно обрисовала кисть руки со стороны ладони: сильные, тянущие параллельные ленты мускулов, сплетение сухожильного влагалища — словно подвязки крест-накрест — на кончике пальца. Потом нарисовала всю руку и закрасила черным основные нервы — как реки с притоками. Филип следовал за ее рисунком, трогая собственную кисть, предплечье, прослеживая напряжение и расслабление, приток и отлив.

— Иногда я думаю, что мне никогда с этим не совладать, — сказала Дороти. — Наружные кожные нервы. Дельтовидные мышцы. Порой хочется от всего этого освободиться.

— Не взаправду, — ответил Филип. — Ты уже попалась. У тебя нет выбора.

Он отобрал у нее карандаш и нарисовал более элегантную версию сплетения мускулов.

— Как и у меня. У меня не было выбора, сколько я себя помню.