Онлайн книга «Детская книга»
|
Он остановился в дверях. Горничная, не понимая, что происходит, встала позади него. Человек удивленно смотрел на происходящее в гостиной. Мужчина с лубком на забинтованной до бедра ноге лежал в шезлонге. Еще в гостиной была худая юная девушка в элегантной короткой юбке. И кормилица. И одетая со вкусом молодая женщина с модной короткой стрижкой — на низкой табуретке, спиной к вошедшему. Бэзил и Катарина Уэллвуд сидели рядом на диване, любуясь младенцем, которого держала молодая женщина. Все было совсем не так, как вошедший представлял себе. Он прокашлялся. И сказал, как говорили люди по всему миру: — Вы что, не получили моего письма? Катарина вскочила на ноги, как развернувшаяся пружина, и задрожала. — Карл. Чарльз. Не может быть. — Может, — ответил он. Отец тоже встал. Его рыжие волосы почти поседели. Бэзил сказал: — Тебе нужно присесть. Катарина, шатаясь, подошла к сыну. Модно одетая молодая женщина встала, все еще держа младенца — яркого блондина с четкими, не пухлыми чертами лица. Карл сказал: — Элси. Катарина потянула его за руку. — Садись, садись. Она не могла сказать вслух, что ее сын похож на живого покойника. Элси, констатируя факт, произнесла: — Похоже, тебе нелегко пришлось. И заплакала. И сказала: — Это Чарльз. Мы все решили назвать его Чарльзом, потому что думали… Он сел на диван в окружении родных и попытался сообразить, кто же раненый в шезлонге. То был, конечно, Филип Уоррен. Комната переменилась — не только из-за младенца и кормилицы, но и оттого, что по сторонам очага стояли две огромные золотые вазы работы Филипа, покрытые переплетенными, карабкающимися крохотными демонами. — Я не могу встать, — сказал Филип. — Рад тебя видеть. — Где тебя ранило? — Пашендаль. Меня спасло — я так думаю — то, что Дороти вовремя пришла на помощь. Гризельда тоже была там. Они сейчас в Женском госпитале на Энделл-стрит. И Гедда тоже там. Санитаркой. Она спасла мне ногу. В смысле, Дороти. Катарина сказала, что Чарльз, наверно, голоден. Она пошла заказывать кухарке говяжий бульон, мягкий хлеб и молочный пудинг. — Элси и Энн… и маленький Чарльз… были для нас таким утешением, — сказал Бэзил. — Сам понимаешь. Мы о них позаботились, как ты просил. Чарльз-Карл не мог сказать, что под «заботой» имел в виду, что Элси надо было поселить в отдельном удобном домике и давать ей денег. Бэзил продолжал: — Элси так помогала твоей матери. Ей нелегко пришлось. Не сравнить, конечно… — добавил он, все еще в ужасе от худобы и лысины сына. — Нужно позвонить в Женский госпиталь. Гризельда там санитарка. Она работает по многу часов в день, но вдруг сможет выбраться домой. Надо хотя бы сообщить ей… Чарльз-Карл дрожащими пальцами погладил по головке своего сына. Сын блаженно улыбнулся. Чарльз-Карл не стал брать его на руки, боясь уронить. Элси наклонилась над Карлом, поцеловала его в голову, поцеловала его руку, лежащую на головке Чарльза-младшего. Она сказала: — Твои родители были невероятно добры ко мне. И к Энн. Энн, поди сюда, поздравь… с возвращением… Подошла Энн, посмотрела на Чарльза и спросила: — Ты был в тюрьме? — Да. Там не кормили. Даже у охранников почти не было еды. Все голодают. Он не мог описать невыразимое. Он рассказал, что его обожгло взрывом, когда он нес на носилках с ничейной земли немецкого солдата. И солдата, и напарника Чарльза убило. А его самого подобрали немецкие солдаты, баварцы, и позаботились о нем, потому что он говорил по-немецки. Он запнулся. Он не мог описать это чудовищное путешествие, смерти и трупы. Он сказал: — В конце концов я оказался в Мюнхене. Там не было еды, и солдаты дезертировали, сначала по одному, а потом все вместе. Я дошел до пансиона Зюскинд. Там были Иоахим и его сестра. Они меня накормили. Нашли врача. Они… Он был готов расплакаться. — Теперь все будет хорошо, — сказала Энн. Чарльз-Карл посмотрел на Филипа, который ответил мрачным взглядом. — Нужно позвонить в Женский госпиталь, — вмешался Бэзил. — Сообщить Гризельде. Гризельда регистрировала посетителей, которые пришли навестить раненых. — Следующий, пожалуйста, — сказала она в сторону беспокойно переминающейся пугливой очереди, в основном женщин с букетами цветов и коробками пирожных. Но следующим оказался мужчина — высокий, темноволосый, худой, в широкополой шляпе, так низко надвинутой на глаза, что лицо оказалось полностью в тени. — Ваше имя, пожалуйста. К кому вы? — Думаю, что к тебе, — сказал посетитель. И тихо добавил: — Я сбежал из больницы. Хотел повидаться с тобой и Дороти, пока меня не заперли обратно. Гризельда заглянула под шляпу. Очередь женщин стояла неподвижно и нервничала. — Меня держат во дворце Александры. У меня были инфлюэнца и плеврит, так что меня послали в Миллбэнкскую больницу. Война кончилась, но мы не можем отправиться домой, пока не подпишут мир. Эту одежду я украл. Друзья-пленные передали мне рассказ о Валькирии, которая бродит по полю сражения, зовя Вольфганга Штерна… Гризельда онемела. Вольфганг сказал: — Я могу посидеть, подождать тебя. — Да, лучше присядь. Ты, кажется, едва стоишь. — Да уж. Могу потерять сознание в любой момент. Тогда тебе придется положить меня к себе, а я… Прибежала Дороти. — Гризельда… только не волнуйся… — Я знаю. Он здесь. Дороти быстро огляделась. — Он не здесь. Он на Портман-сквер. Гризельда кивнула в направлении Вольфганга, прикрытого шляпой. — Вон он. — Не понимаю, о чем ты. Твой брат на Портман-сквер. Он жив. Он был в Мюнхене. И добрался домой. Гризельду трясло. — А твой брат здесь, под этой шляпой. Он сбежал. Он был в больнице в Миллбэнке… Вольфганг встал, задрожал и снова сел, слабо ухмыляясь. — Найди кеб, — сказала Дороти. — Найди Гедду. Посадите его в кеб. В госпитале хватало помощниц-энтузиасток из школ для благородных девиц. Двух серьезных девушек из Челтнемского женского колледжа отрядили по делам, и Дороти пошла осматривать своего немецкого брата, замаскированного шляпой. Она взяла его руку и замерила пульс. — Слишком частый, — сказала она. — Тебе нужно лечь. На Портман-сквер царило счастье — несмелое, с привкусом горечи. Два молодых старика рассказывали о поглотившем их хаосе — то немногое, о чем хватало сил рассказать. Английские газеты сперва с робкой радостью, потом с тревогой рапортовали о череде правительств, сменившихся в Баварии с начала ноября 1918 года по 1 мая 1919-го. Монархию свергли толпы голодающих, отчаявшихся людей — мятежных солдат и матросов, радикально настроенных саксонцев с военных заводов Круппа, швабингской богемы и анархистов, тысяч разгневанных женщин, армии разъяренных фермеров под предводительством слепого вождя — Людвига Гандорфера. Их всех околдовал человек с дикими глазами и косматой бородой — социалист Курт Эйснер, который подстриг бороду и сформировал правительство, неспособное ни править, ни накормить народ. Чарльз-Карл никогда всерьез не верил, что своими глазами увидит анархистов у власти. В декабре Эрих Мюзам, чьи призывы к свободной любви и обобществлению имущества Карл когда-то слушал в «Кафе Стефани», повел четыреста анархистов на захват газетной редакции. В январе прошли выборы, на которых Эйснер получил меньше трех процентов голосов. В феврале, когда Эйснер шел в ландтаг, собираясь подать в отставку, его застрелил граф Антон Арко ауф Валлей, антисемит с еврейской кровью, а самого Антона застрелили охранники. |