Онлайн книга «Обладать»
|
Роланд и Мод сидели бок о бок на краешке кровати под балдахином, украшенным узором золотых лилий в стиле Уильяма Морриса. При свете свечи в серебряном подсвечнике они вглядывались в свадебный снимок Майи. Они старались разобрать детали, их головы – тёмная и бледнокудрая – склонялись всё ниже, приближались одна к другой. Они слышали запах волос друг друга: сложный запах бури, грозы, дождя, потревоженной глины, переломанных веток, летучей листвы… а ещё подо всем этим человечий тёплый запах, не похожий на твой собственный. Майя Бейли смотрела на них, улыбаясь безмятежно. Они узнавали в ней девочку, о которой писала Кристабель в письме к Падубу, – сквозь древнюю лоснистость карточки, сквозь разводы серебра им открывалось лицо, отмеченное счастьем и уверенностью: Майя с какой-то лёгкостью несла на голове свой тяжёлый венок, свадьба была для неё не церемонией, а простым, радостным и волнующим, событием. – Она похожа на Кристабель, – сказала Мод. – Трудно этого не заметить. – Она похожа на тебя, – сказал Роланд, и прибавил: – И на Рандольфа Падуба тоже. Шириной лба. Шириной рта. И ещё вот этим, кончиками бровей. – Значит, я похожа на Падуба. Роланд бережно потрогал её лицо. – Раньше я бы, может, и не заметил. Но это так. В вас есть общее. Вот здесь, в уголках бровей, в линии рта. Теперь я это разглядел и уж никогда не забуду. – Мне как-то не по себе. В этом что-то неестественно предопределённое. Демоническое. Как будто они оба вселились в меня. – С предками всегда так бывает. Даже с самыми скромными. Если посчастливится узнать их покороче. Он погладил её влажные волосы, ласково, чуть рассеянно. – Что теперь будет? – спросила Мод. – В каком смысле? – Что нас ждёт? – Тебя — длинная тяжба из-за писем. Потом – большая работа с ними. А меня… у меня есть кое-какие свои планы. – Я думала, мы будем работать с письмами вместе… Было бы славно. – Очень великодушное предложение. Но к чему? Главной фигурой в этом романе оказалась ты. А я… я и проник-то в сюжет самым что ни есть воровским способом. Но зато я многое узнал. – И что ж ты узнал? – Ну… всякие важные вещи. От Падуба и от Вико. Насчёт языка поэзии. Я ведь… мне надо будет кое-что написать. – Ты словно на меня злишься. Почему это вдруг? – Да нет, не злюсь. То есть злился… раньше. Это оттого, что у тебя всё так уверенно, победительно. Ты подкована в теории литературы. Увлечена идеалами феминизма. С лёгкостью вращаешься в хорошем обществе. Ты принадлежишь к другому миру, миру таких людей, как Эван… А я… у меня ничего нет. То есть не было. И я… я к тебе слишком привязался, слишком стал от тебя зависеть. Я знаю, что мужская гордость в наше время понятие устаревшее и не столь существенное, но для меня оно кое-что значит. – Понимаешь… – сказала тихо Мод. – Я испытываю… – И осеклась. – Что ты испытываешь? Он посмотрел на неё. Лицо её в свете свечи казалось изваянным из мрамора. «Великолепно холодна, безжизненная безупречность…» – который уж раз шутливо процитировал он про себя строку Теннисона. – Я тебе не сказал. Мне предлагают три преподавательские должности. В Гонконге, в Барселоне, в Амстердаме. Передо мной весь мир. Я скорее всего поеду, и тогда уж точно не смогу редактировать письма. В любом случае это дело ваше, семейное. – Понимаешь, я чувствую… – Она снова замолчала. – Что? – Как только я – хоть что-нибудь – почувствую… меня сковывает холод. Начинает бить озноб. Я не могу… не умею даже высказаться. Я… я не умею строить отношения. Действительно, Мод вся дрожала как в лихорадке. Но по-прежнему казалась – такое обманчивое впечатление создавали её прекрасно-точёные черты! – надменной, чуть ли не презрительной. Роланд спросил, самым мягким голосом: – Отчего же озноб? – Я пыталась… я анализировала. Причина… в моей внешности. Если у тебя такая… определённого вида внешность… не оживлённо симпатичная, а классически… – Классически красивая, – подсказал Роланд. – Да, допустим. Ты невольно превращаешься… в общее достояние… в какого-то идола. Мне это не нравится. Но всё равно так получается. – Так быть не должно. – Даже ты – помнишь, в Линкольне, когда мы познакомились – стал меня смущаться и бояться. Я теперь уже от людей другого и не жду. И часто пользуюсь этим в своих целях. – Хорошо. Но ты же не хочешь… не хочешь всегда быть одна? Или хочешь? – Я отношусь к этому так же, как она. Я выставляю защиту, никого к себе не подпускаю, чтобы иметь возможность спокойно делать мою работу. Я очень хорошо понимаю её слова насчёт целого, неразбитого яйца. О самозатворничестве, об одержимости собой. Об автономии. Но я бы не хотела быть совсем такой… Понимаешь? – Конечно, понимаю. – Я пишу о лиминальности. О порогах. Бастионах. Крепостях. – А также о набегах и вторжениях? – Разумеется. – Ну, набеги – не моя стезя, – усмехнулся Роланд. – Я собственное уединение поберечь не прочь. – Знаю. Ты бы… никогда бы не стал наплывать бессовестно на границы чужого мира… – Накладывать свой мир поверх твоего… – Да. Поэтому я и… – Поэтому ты и чувствуешь себя со мной в безопасности? – Нет. Нет. Не то. Поэтому я люблю тебя. Хоть этого и боюсь. – И я тебя люблю, – сказал Роланд. – Хоть это сулит сложности. Особенно теперь, когда у меня появилось будущее. Но тут уж ничего не попишешь. Влюбился самым ужасным и роковым образом. Со мной происходит всё то, во что мы давно разучились верить. На уме у меня только ты, днём и ночью. Это как наваждение, или как навязчивая идея. Когда я тебя встречаю, среди каких-то людей – только ты живая и настоящая, все остальные – тают как призраки. Ну, и так далее. – Великолепно холодна, безжизненная безупречность… – Откуда ты знаешь… что я раньше про тебя так думал? – Все вспоминают эту строчку. Фергус тоже так думал. Да и сейчас наверное думает. – Фергус – хищник, пожиратель… Конечно, я мало что могу предложить. Но я бы не нарушал твой покой, я бы… – Позвал с собой в Гонконг, Барселону или Амстердам?.. – Почему бы и нет. Я бы не стал там угрожать твоей свободе. – Или остался бы здесь из любви ко мне?.. – спросила Мод. – О, любовь ужасна, она губит все планы, она может всё разрушить… |