Онлайн книга «Обладать»
|
– В точности неизвестно. В предсмертной записке она писала, что не может расплатиться с долгами, что на этом свете она «существо лишнее и никому не нужное». В банке у неё действительно не было ни гроша. По заключению следователя – временное помрачение рассудка от женской неуравновешенности. Следователь написал: «Как известно, женщины подвержены сильным беспричинным перепадам настроения». – Верно. Феминистки тоже на это ссылаются, когда дело касается автокатастроф, экзаменов… – Не отвлекайтесь, я поняла. Так вот, литературоведы всегда считали, что Кристабель была там : она показала, что «в то время отлучилась из дома». Я всегда думала – ну, на день, на неделю, много на две… – В каком месяце погибла Бланш? – В июне шестидесятого. До этого за целый год о Кристабель никаких сведений – то есть, кроме линкольнширской переписки. И ещё, как нам кажется, кое-каких фрагментов «Мелюзины» да нескольких сказок, которые она послала в «Хоум ноутс» [110] , и среди них… постойте-ка, среди них одна про хобгоблина, умеющего лечить коклюш. Но это ведь ничего не доказывает. – Может, Падуб рассказал. – А может быть, где-нибудь вычитала. Вычитала, как вы думаете? – Думаю, нет. Вы считаете, она ездила в Йоркшир? – Да. Но как это доказать? Или опровергнуть? – Не заглянуть ли в дневник Эллен? Вы не могли бы поговорить с Беатрисой Пуховер? Ничего не объясняя, без ссылок на меня. – Ну, это нетрудно. В кафетерий влетела труппа озорных упырят в белых саванах, с синюшно-зелёными мордашками; упырята загалдели: «Соку! Соку! Соку!» Рядом приплясывал бутуз в боевой раскраске и в таком тугом трико, что каждая складка на теле купидончика-дикаря проступала более чем отчётливо. – Что бы сказала Кристабель? – заметил Роланд, и Мод ответила: – Мало ли она сама напридумывала гоблинов. Она-то понимала, что мы такое. Её, похоже, не останавливали соображения благопристойности. – Бедная Бланш. – Она приходила сюда – в церковь, – как раз перед тем как решила покончить с собой. Она была знакома с викарием. «Он терпит меня, как терпит многих немолодых девиц с их надуманными страданиями. Церковь его всегда полна женщин, которым тут положено молчать; вышивать обивку на табуреточки им ещё разрешается, но пожертвовать храму картины духовного содержания – ни под каким видом». – Бедная Бланш. – Алло. – Попросите, пожалуйста, Роланда Митчелла. – Его нет. Куда ушёл – не знаю. – Вы не могли бы ему кое-что передать? – Если увижу – передам. Мы с ним то видимся, то нет. А записки он не читает. А кто это говорит? – Меня зовут Мод Бейли. Я только хотела его предупредить, что завтра буду в Британской библиотеке. У доктора Пуховер. – Мод Бейли… – Да-да. Я хотела сперва переговорить с ним… если можно… А то вдруг кто-нибудь… Тут один деликатный вопрос… Я только хотела предупредить … чтобы он успел подготовиться. Вы меня слышите? – Мод Бейли… – Ну да, Мод Бейли. Алло! Вы слушаете? Что там, разъединили? Чёрт. – Вэл. – Что? – Случилось что-нибудь? – Нет. Ничего особенного. – Ты себя ведёшь так, будто что-то случилось. – Да ну? И как же это я себя веду? Надо же, заметил, что я себя веду. – За весь вечер слова не сказала. – В первый раз, что ли? – Нет. Но молчать тоже можно по-разному. – Да ладно. Нашёл из-за чего беспокоиться. – Ну что ж, ладно так ладно. – Я завтра задержусь. Можешь вздохнуть свободно. – Ничего. Я тогда тоже задержусь в Британском музее, поработаю. – Да, приятная тебе предстоит работёнка. Тебе тут просили кое-что передать. Все думают, я какая-то вечная секретарша: нету у меня других дел – телефонограммы передавать. – Телефонограммы? – Звонила тут одна, вся из себя de haut en bas. [111] Твоя приятельница Мод Бейли. Завтра будет в музее. Подробностей не помню. – Что ты ей сказала? – Смотри, как оживился. Ничего я ей не сказала. Бросила трубку. – Эх, Вэл. – «Эх, Вэл», «Эх, Вэл», «Эх, Вэл». Только и слышишь от тебя. Я пошла спать. Надо выспаться: завтра много работы. Дело о крупных махинациях с подоходным налогом. Жутко интересно, да? – Мод ничего не говорила, чтобы я… чтобы я не… Она не упоминала Беатрису Пуховер? – Говорю же, не помню. Вроде не упоминала. Это ж надо, в Лондон заявилась. Мод Бейли… Если бы у него хватило духу повысить голос, прикрикнуть: «Что ты несёшь!» – прикрикнуть по-настоящему – может, до такого и не дошло бы? Будь у них дома другая кровать, он прибег бы к своей обычной защите: ушёл бы в себя. Сидя на краешке матраса, он весь напрягся, чтобы не наговорить лишнего. – Это не то, что ты думаешь. – Ничего не думаю. Здесь мне думать не полагается. Мне ничего не рассказывают, ничем со мной не делятся – я и не думаю. Я никому не нужна. Ну и пусть. И если – страшно подумать – эта женщина в некотором смысле уже не Вэл, то где же она, Пропавшая Вэл, Вэл изменившаяся, неясная? Надо что-то делать – но что? Что он может? В чём отвечает он за ту пропавшую Вэл? Поначалу Мод и Беатриса никак не могли найти общий язык – уже потому что каждая в глазах собеседницы была наделена нерасполагающей наружностью: Беатриса – точь-в-точь рыхлая груда спутанной шерстяной пряжи; Мод – чёткая, острая, устремлённая. Накануне Мод составила что-то вроде вопросника о жёнах именитых викторианцев, разбитого на рубрики, и теперь медленно подводила разговор к самому главному вопросу: что представляет собой дневник Эллен и почему она его писала. – Мне очень хочется разобраться, что чувствовали жёны так называемых великих людей… – Он и есть великий, по-моему… – Да-да. Что они чувствовали: достаточно ли им было купаться в лучах славы своих мужей или они считали что при благоприятных обстоятельствах и сами могли чего-то достичь? Ведь вон сколько из них вели дневники, и во многих случаях это настоящая литература, потаённая, но высокой пробы. Возьмите превосходную прозу Дороти Водсворт. Если бы она не осталась просто сестрой поэта, а решила стать писательницей – вот была бы писательница! Меня, собственно, вот что интересует: зачем Эллен вела дневник? Угодить мужу? |