Онлайн книга «Скорпионы в собственном соку»
|
– Послушайте! Вы что, не слышите меня? – бросает таксист резким тоном. – Простите, я немного… отвлекся. Что вы говорите? – Я спросил, досталось ли вам что-нибудь? – Простите? – В сегодняшней лотерее, приятель… В рождественской лотерее. Выиграли ли вы что-нибудь? – В этой лотерее – нет. Но в другой мне выпал главный приз. Таксист снова поворачивается ко мне. Он сверлит меня глазами и с выражением, средним между недоброжелательным и насмешливым, отчетливо говорит мне издевательским тоном: – А может быть, ваш номер уже вышел. Я чувствую новую волну холодного озноба. – Почему вы мне это говорите? Вы о чем? Он не отвечает мне. Он поворачивается к рулю и возвращается к своему журчащему бормотанию. – Ко мне она все время жопой поворачивается. Рождественская лотерея, я имею в виду. Ладно, я солгал: мелкий выигрыш в тысячу дуро [5] с хвостиком, но поскольку я поставил тридцать две тысячи песет, то это я, как и каждый год, сел в лужу… И главный приз в Теруэле, а не хрен собачий. – Да уж… Почему он сказал, что мой номер вышел? Не важно. О чем я до этого размышлял? Мы по-прежнему не двигаемся. Тошнота прошла, и я уже могу уйти. Давай вылезай. Выбирайся из этой чертовой ловушки и от этого дядьки – сущего наказания. Поразмыслив получше, я решил подождать еще немного. Но если максимум через пять минут пробка не рассосется, я выхожу из машины. Вне всяких сомнений. Ясно, как божий день. На этот раз по правде. А если все равно, стану я ждать или побегу? Если уже слишком поздно и ничего нельзя сделать, чтобы спасти меня? Успокойся, Пачо, ты и не из таких переделок выбирался, старый шакал, наверняка, хотя сейчас ты ни одной из них и не помнишь; подумай о чем-нибудь другом. По радио, боковые колонки которого демократично долбят мне в оба уха, какой-то кретин отпускает глупости рождественской тематики, столь же близкие мне, как Вторая мировая война. – Конечно, laztana. [6] Если ты хорошо вела себя с aitas, [7] а я уверен, что это так, то Olentzero [8] принесет тебе все игрушки и все те замечательные вещи, что ты у него попросила. Ну-ка, посмотрим, ты была хорошей девочкой, Ирати? Правда ведь, хорошей? – Нормальной. – Как это – нормальной? Может быть, немного непослушной? – Да… Osaba [9] Хосеба говорит, что да. – А почему osaba Хосеба так говорит? – Потому что я не даю ему трогать себя под одеждой и не хочу целовать уродливую куклу, которая живет у него в штанах. – А, ладно… Понятно… Мне сообщают, что линию разъединили… А теперь по просьбе наших симпатичных слушателей из исправительного дома для несовершеннолетних с камерами-одиночками под названием «Дитя Земли» в Гальдакао передаем вильянсико [10] в ритме румбы в исполнении группы «Косто де Агосто» – «Пастушки идут на погром». Так тебе и надо, ярмарочный шарлатан; хорошенько тебе досталось, назойливый болван. Тебя настолько застало врасплох наивное признание Ирати, что у тебя даже голос поменялся: вместо фальшивого тона галантного пердуна он стал похож на голос петуха Фогхорна Легхорна. [11] А у похотливого дяди Хосебы будет незабываемое Рождество несколько лет подряд: педофилия в прямом эфире – это да, это хороший подарок от сукина сына Оленцеро. Мне тоже явно было на что пожаловаться. Кто бы мог подумать? Да пошел он, этот угольщик, пьяница из Гипускоа, над которым я столько раз смеялся в связи с патетической кампанией националистов, которые хотели заменить помпезных, но очень уж не баскских царей-волхвов на деревенщину, страдающего аутизмом, выкопанного из легенд долины, затерянной в глубокой Гипускоа, – хороший плеоназм. Золото, ладан и мирру заменить на навоз из-под осла этого урода? Галисийский олух никак не комментирует рассказ про osaba, любителя маленьких девочек; вероятно, объяснение ангелочка Ирати превышает его способность концептуального осмысления. А это пожалуйста: он оживлен муравейным ритмом потрясающей рождественской румбы и снова положил руку на спинку переднего пассажирского сиденья, барабаня по пластиковому покрытию пальцами с длинными заскорузлыми ногтями, – похоже на лапу хищного животного, – и я не могу этого вынести. – Простите. Не могли бы вы это прекратить? – Что – это? – Вот это: тук-тук-тук пальцами. – Ухты, какой чувствительный! Простите… А радио, оно вам тоже мешает? – Тоже… но меньше. – А я его не могу выключить: оно замолкает, только когда я глушу мотор. Конечно, если хотите, я заглушу мотор совсем… – Нет, нет! Даже и не думайте! Послушайте, откровенно говоря, у меня не самое лучезарное настроение… – У меня тоже, сеньор… Я бы сейчас предпочел в баре сидеть или, например, за покупками ходить, как все эти бездельники, тоже Бога проклинать в пробке, но по-другому… А ну-ка! Все, как бараны, устремились в «Корте-Инглес». Интересно, во сколько я смогу туда пойти, скажите мне, а? Так я вам сам скажу: когда не останется ничего, кроме дерьма, которое другие не взяли; беда мне, как всегда. Тут надо мной, видно, кто-то сжалился, и этот уникум прерывает свой монолог, выстроенный на античеловеческой логике, позволяя мне избежать приступа истерики, – прервал, чтобы снова зажечь отвратительный окурок своей дешевой сигары. Сероватый, плотный и едкий дым, готовый потягаться с радиоактивным облаком Чернобыля, снова распространяется по зловонному салону такси. А у меня с собой нет табака, я оставил пачку «Бэнсон и Хэджес» в «Карте полушарий», возле компьютера с исповедью социопата и бутылки «Гленморанжи», когда понял, какие события грядут, и поспешил к музею. – Простите, у меня не осталось табака. Нет ли у вас сигареты или какой-нибудь «Фариас», [12] может быть? – спросил я, тщательно изображая покорность. – Ишь как… У меня только это есть. И я вам эту штуку не отдам, хоть она маленькая и вся обсосанная… Сказать вам честно, даже если б у меня и было, я бы вам не дал: я не разрешаю курить в такси. И делаю исключение, только если пробка и нервы разыгрались… и только для самого себя, разумеется. |