Книга Благие намерения, страница 40 – Александра Маринина

И этому ее научила Анна Серафимовна, и Люба еще раз вспомнила бабушку добрым словом. А ведь как удивлялась, когда Бабаня ей все это объясняла! Дескать, зачем? Для чего нужно, когда все вокруг живы и здоровы и будут живы и здоровы всегда, учиться, как разговаривать и вести себя с людьми, потерявшими близких?

Клара Степановна подняла голову, внимательно посмотрела на Любу, и губы ее тронула едва уловимая смутная улыбка.

– Ты хороший человек, Любаша, очень хороший. И умница, большая умница. Мы без тебя пропали бы. Помоги мне дойти до ванной, я хочу умыться.

Люба отвела ее в ванную, слегка придерживала за плечи, пока Клара Степановна умывалась, подала ей полотенце. Заметив, что Кларины глаза снова наполнились слезами, Люба спросила:

– Так что вы решили насчет мяса? Котлеты или жаркое?

– Давай у Родика спросим, что он скажет – то и приготовим, – ответила Клара уже более спокойным голосом.

От Любы не ускользнул глагол «приготовим» – стало быть, Клара собирается находиться вместе с ней на кухне. Ну что ж, это очень хорошо, это добрый признак, если она не собирается возвращаться на свой диван, а хочет чем-нибудь заняться.

Люба заглянула в спальню, где Родик упаковывал в чемодан отобранную для похорон одежду.

– Готово? Молодец. Мама спрашивает, что ты хочешь на обед, котлеты или жаркое?

Родик уставился на Любу, словно она задала какой-то невероятный вопрос, не имеющий права на существование.

– Что? – нахмурился он. – Что ты спросила?

– Я спросила, что ты хочешь на обед, котлеты или жаркое, – терпеливо повторила она. – На первое будет борщ, так Клара Степановна сказала.

– Мне все равно, – сухо ответил Родислав, всем своим видом показывая, что неприлично думать о борще и котлетах, когда в семье такое горе.

Люба смешалась, она сама себе в этот момент показалась бестактной и какой-то примитивной. Ну в самом деле, человек только что отца потерял, а она про котлеты… Но тут на помощь снова пришли бабушкины уроки.

– Это неправильно, – тихо, но твердо сказала она, – тебе не должно быть все равно. Любое падение начинается с маленького шажка вниз, проигранная битва начинается с незастегнутого воротничка у солдата. Тебе не должно быть все равно, что кушать, потому что завтра тебе будет все равно, во что ты одет, и ты наденешь сорочку с грязным воротником и дырявые носки, послезавтра тебе будет все равно, как ты учишься, потом тебе станет все равно, как ты работаешь, и вся твоя жизнь превратится в сплошное безразличие и покатится вниз. Когда человеку все равно, он не может сделать ничего хорошего, ничего полезного, он ничего не может создать, он может только прозябать. Ты посмотри вокруг: люди строят дома, собирают урожай, лечат больных, пишут книги и картины, снимают кино, в космос летают, работают на стройках, фабриках и заводах, значит, людям не все равно. Ты что же думаешь, ни у кого из них никто никогда не умирал? Никто из них горя не знал? Никто близких не терял?

Родислав отошел к окну, некоторое время молча стоял, повернувшись к Любе спиной.

– Извини. Ты, конечно, права, – наконец произнес он, не оборачиваясь. – Скажи маме, что я буду на обед котлеты.

Люба вместе с Кларой Степановной приготовила обед, потом помыла посуду, убрала и до блеска отмыла кухню, так в хлопотах, частью печальных, частью обыкновенных, и прошел день. К вечеру начались телефонные звонки, видно, те, кому Люба позвонила, сообщили горестную новость многим людям, и все хотели выразить сочувствие, принести соболезнования и предложить помощь. Примчалась вернувшаяся с дачи подруга Клары Степановны, и дом наполнился слезами и причитаниями двух женщин.

Люба стала собираться домой, и Родик вызвался ее проводить.

– Да что ты, не нужно, – пыталась отговорить его Люба. – Со мной ничего не случится, еще только восемь часов.

Родик упрямо покачал головой.

– Нет, пусть только восемь, но уже темно. И вообще, мне с тобой легче. Еще час с тобой побуду.

Если бы не смерть Евгения Христофоровича, Люба при этих словах запрыгала бы от счастья. Они оделись и вышли на улицу.

– Если ты не хочешь дома сидеть, может, погуляем? – робко предложила она.

– Давай, – Родик явно обрадовался.

Они пошли пешком в сторону Любиного дома.

– Ты завтра придешь? – спросил Родислав.

– Конечно. Нужно же помочь твоей маме, и потом, нам с тобой завтра в ЗАГС нужно за свидетельством.

Как будто он один не может сходить туда! Но Люба и мысли не допускала, что Родик может взять в руки справку о смерти отца, стоять в очереди, потом везти в университет свидетельство. Один! Да у него сердце разорвется. Нет, ни в коем случае, такие скорбные хлопоты обязательно нужно с кем-то разделить.

– А как же твои занятия в институте?

– Подумаешь, прогуляю.

– Не попадет?

– Да и пусть попадет, – спокойно ответила Люба и сама себе удивилась. Еще недавно Тамара говорила ей: «Да и пусть накажут», и слова эти казались Любе совершенно невероятными, неправдоподобными. Ну как это так – пусть накажут? Все люди стремятся избежать наказания, а Тамаре все равно. Теперь Люба вдруг ясно поняла, как это может быть, когда наказание кажется пустым, несущественным и не имеющим ровно никакого значения. Права была Тамара, когда есть цель, когда есть смысл, тогда все выстраивается вокруг этой цели и сразу становится очевидным, что является важным, а что – абсолютно неважным, ерундовым и не стоящим даже упоминания.

Люба почему-то думала, что всю дорогу до ее дома Родик будет говорить о своей утрате, о горе и боли, которые он испытывает, но он, против ожиданий, завел разговор о каких-то посторонних вещах, о новом номере журнала «Юность», о том, что Михаил Ботвинник уступил звание чемпиона мира по шахматам Тиграну Петросяну, а наши спортсменки Гаприндашвили, Зворыкина и Затуловская победили на женской шахматной Олимпиаде, о Мартине Лютере Кинге и его походе на Вашингтон, об Андрее Бегорском, которого забрали в армию и который пишет оттуда ему, Родику, очень смешные письма.

Перед самой дверью он снова поцеловал Любу в щеку, уже во второй раз.

Дома она стала раздеваться и вдруг увидела себя словно со стороны: кремовое вычурное платье, яркая брошка – какая глупость, господи, какая нелепость, трудно придумать более неподходящий наряд для пребывания в семье, где только что умер человек. Надо было не выскакивать из дома сломя голову, а хотя бы переодеться во что-нибудь скромное и темное. Но она ведь не знала, что Евгений Христофорович умрет, она собиралась в театр…

– Ну, как балет? – спросила Зинаида. – Понравилась Плисецкая?

– Я не была на балете. У Родика папа умер.