Онлайн книга «Имена мертвых»
|
— Что же ты им не пользуешься или мне не предложишь? Жить хочется? и думаешь — тебе одному? а ей ты советуешь ненавязчиво, между прочим, среди полного здоровья… — Клейн, она пожалеет, что вернулась. — Она не пожалеет. Хуже, если пожалеет профессор — этого ему задним числом делать не надо. — Нет — чем скорее, тем лучше. Еще не поздно… — Ну знаешь… Когда Герц в 07.03 заглянул к ассистентам, шнапса убавилось, все было съедено, Аник спал — или делал вид, что спит — на кушетке, а Клейн, закинув ногу за ногу, сидел с гитарой и тихонько пел; он не первый год пел, Герц и Аник как-то мало-помалу стали понимать чужие слова и рифму, да и Клейн переводил подстрочно. Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают… «Опять неразлучники поссорились, — определил Герц. — Из-за нее. Недурное начало…» Клейн его словно не увидел — пел и пел. Голос у него был чистый и довольно высокий, что неожиданно для накачанной приземистой фигуры; тут уместней было бы что-нибудь утробное, басовитое. Темная ночь разделяет, любимая, нас, И тревожная, черная степь пролегла между нами… Не нарушая чувств поющего, Герц молча подошел к окну и отодвинул плотную гардину — еще темно, но дома освещаются; краем глаза Герц заметил, что Аник действительно не спит, а слушает Клейна. — Уже утро, — сказал Герц, глядя, как мимо окна плывут редкие снежинки. — Начало восьмого, — Аник поднес к носу часы, — надо же… — А ты думал — утро не настанет, — хмыкнул Клейн. — Аник, когда рассветет, сделаешь ей укол стимулятора и поставишь будильник. Завтрак — в половине девятого; это за тобой, Клейн. — Мне бы тоже допинг не помешал. — Аник сел, потирая лоб. — Кубика два для поднятия тонуса. — Клейн, через четверть часа зайди ко мне. — Ясно. Зайду. Посуду стопкой уложили в мойку, захлопнули и пустили воду; пока Аник вытирал со стола, Клейн поднял с кушетки сложенный пополам конверт и прочел на лицевой стороне: «438-91-07 Рената четв. 18 час.». — Какая из себя эта 438-91-07? — Кого? — не расслышав, Аник разогнулся с кислой миной. — Рената, с кем свидание сорвалось. — А… девица по вызову. Без особых примет, но с хорошей грудью. Как другу — очень рекомендую. — Вот — а говоришь, жить не стоит. — Все это мимолетно. Дым! — И в том дыму ты как рыба в воде, безвылазно. — Я совершенствуюсь! я изучаю тонкости… — Которые? Говоря о том, кто что понимает под тонкостями любви, они бы опять разругались в клочья, но вовремя вспомнили о предстоящем и разошлись каждый по своим делам. * * * Май 1943 года Восточная Украина Моторы пламенем пылают, И башню лижут языки. Судьбы я вызов принимаю С ее пожатием руки. Изерге успел высунуть из люка голову и плечи, упереться руками в закраины, когда из танка дохнуло огнем, и на Изерге запылал комбинезон. Он лез с криком, карабкался сквозь тьму боли, в ушах гремели набатные колокола, змеи-гадюки кусали в ладони, а черный пес грыз лицо. Это был вход в киямат, в мертвое царство. Надо отбиться от змей и собаки, но нет ветки шиповника, чтоб отхлестать слуг владыки Киямат-тора. Черти плясали вокруг, били его по спине и плечам. Схватили, поволокли. Треск стоял — будто все сосны и ели на свете ломались! Пехота полегла, атака захлебнулась. После перед Изерге встали трое — высокие, страшные. Будут судить. Он заслонил лицо ладонями, обвитыми бинтом. «Звание? Воинская часть? Имя? Фамилия?» «Я Изерге, Лайдемыр Тхор! Я из деревни… из деревни… Мать зовут Унай, отца — Элексе». «Он говорит не по-русски», — заметил офицеру Абвера командир танкового батальона. «Я Изерге… Мать — Унай, отец — Элексе…» «Вроде бы не азиат. Возможно, какая-то варварская народность, — офицер Абвера достал потрепанную записную книжку, — Ты карел? зырян? вотяк? черемись? чуваш?» «Я Изерге…» «У него с головой не в порядке, — Танкист закурил, разглядывая пленного. — Мои парни попали им в борт с близкой дистанции; у кого угодно мозги скиснут от такого попадания». «Но он должен, обязан знать русский язык. Это же обученный солдат, механик-водитель». «Когда мы отступали из Ростова, — заговорил пехотный оберстлейтенант, — на нашем участке работал дьявольский снайпер, убивал исключительно старших офицеров. И знаете, что оказалось? Это был дикарь, охотник из тайги». «Тайга… — Абверовец полистал книжицу. — Ты хантыец? вогул?» «Я Изерге…» «Пусть с ним разбираются в тылу». «Да, — кивнул танкист, — именно там у нас сосредоточены самые умелые разведчики». Лазарет. Арестантский вагон. На запад. Изерге видел небо в оконце под потолком, жевал клеклый хлеб и скреб ногтями тыльную сторону кистей — кожа словно линяла после ожогов. Он по-прежнему говорил со всеми на языке матери. По-русски он все понимал, а ответить не мог, слова терялись, кроме «да» и «нет». Война ползла следом, расплющивая людей. Офицера Абвера разорвало 5 июля при упреждающем артобстреле русских на Курском выступе, а 12-го, под Прохоровкой, сгорел танкист, что принимал участие в допросе. И много других вместе с ними ушли в киямат. А Изерге жил. «Ты комиссар? политработник?» «Нет». «Ты большевик, скотина!» «Нет». «Тупая тварь! Отвечай, когда господин криминаль-комиссар тебя спрашивает!..» Полосатая роба с номером и литерой R слева — «Русский». Вонючая махорка — «Только для русских военнопленных». Хуже только евреям — им и этого не полагается. «Встать! Молчать! Шапку долой! Стой! Живей! На аппель-плац, бегом!» «27051!» «Да!» Изерге поглядывает на рапортфюрера и думает: «Раздулся, жаба, бурдюк вонючий. Мало я вас давил под Сталинградом». Изерге есть что вспомнить. Стоя в строю, он закрывает глаза. «Жми, Володька! Петро, заряжай!» «За Р-р-родину, за Сталина, в бога мать их душу!» «И за брата Кугерге, которого отец назвал Васинге — Васенька». |