Онлайн книга «Имена мертвых»
|
940 лейкоцитов. Это значит отсутствие резистентности, организм больше не сопротивляется инфекциям, и бактерии шеренгами берут его без боя — словно пьяные солдаты входят в город, опустошенный мором, отданный на поток и разграбление. Считать больше нечего, но Герц вновь смотрит, как в свете лампы лежат красными и серыми пятнами клетки. Это кровь Аника, который безвылазно пребывает в изоляторе, если не считать тех периодов, когда его тело покоится в холодильнике, ожидая следующей инкарнации. Как добывают эту кровь — отдельная тема. Закрытая. «Живодеры! Ублюдки! Не держите меня!.. Ненавижу!» Он до сих пор уверен в том, что не умирал, что его после неудачного расстрела отдали ученым для опытов. Ни газеты, ни книги с новыми датами выпуска не могут его переубедить. «Все ложь и провокация». Он несколько раз нападал на своих благодетелей, устроил с сотню истерик и дошел до неистовства, пытаясь вышибить дверь. Голос его осип, а кожа на сгибах пальцев сорвана. Перерывы в сознании он объясняет тем, что его травят газом. Герц, который сначала радовался, что Аник так бодр и активен, поздно понял, чем это грозит. Невозможно отдохнуть ни днем, ни ночью; постоянное напряжение, необходимость страховать друг друга при спуске в подвал. «Отойди от двери. Стань лицом к стене, ноги шире плеч. Если шевельнешься, я из тебя душу выну!» Через месяц беспокойное кружение узника в замкнутом пространстве сменяется размеренными шагами с длительным отдыхом. Все-таки проняло! Теперь можно поговорить без угроз, спокойно и методично. «Будьте людьми. Я вас прошу… даже в тюрьме выпускали на прогулку». Легкое покашливание, короткие выдохи с приглушенным хрипом. «Что с тобой, Аник?» «Это простуда. Я замерз, когда лежал в жидком азоте». «Никакого азота не было!» «Рассказывай теперь! Ври больше — я верю». «Почему он так бледен?..» «Да сколько можно без света сидеть! тут не только побелеешь, а позеленеешь, к черту!» «Почему ты весь день не встаешь с постели?» «Я устал». Глаза наглые, блестящие. На скулах — розовые пятна румянца. Стоп. Откуда румянец? он же еще вчера был белый, как простыня… «Не трогай меня!..» — голос звенит от злости, но и одного прикосновения достаточно. Боже, как я мог забыть… Герц усаживается за работу. В доме начинает пахнуть больницей. Два раза в день уборка помещений с дезинфицирующими средствами. «Я с ума сойду от этой вони. Я на свежий воздух хочу». «Тебе нельзя, Аник. В городе — эпидемия гриппа, а ты слишком слаб». «Я тут у вас скорей загнусь». Кашель. Еще и еще. Толчки усиливаются, повторяются чаще. Никакого сомнения — число лейкоцитов в крови прогрессивно снижается. Легкие — воздушные, чуть похрустывающие, насквозь пронизанные тончайшими сосудами — очень уязвимая ткань, открытая для агрессии полчищ микробов, которые только и ждут случая, чтобы спуститься из носоглотки вниз и начать свое зловещее пиршество в альвеолах. Клейн, не гнушающийся никакой работой, берется кипятить шприцы. Снова антибиотики. Инъекции. Аник сжимает зубы, чтоб подавить зарождающийся крик. Словно битое стекло в мышцу загоняют. Лучше б расстреляли, чем так мучиться. «Это бесполезно, Клейн, пойми. У нас снова неудача. Надо прекратить опыт». «Почему прекратить? Он уже по две недели живет. А пневмониями все спервоначалу болеют, пока не привыкнут». Герц закрывает уставшие глаза. В темноте прыгают белесоватые точки, вспыхивают искорки. Он не может рассказать Клейну, почему тот перестал болеть. Тайна зашила ему рот суровой ниткой. Инкарнатор запускается в очередной раз. Все издерганы и обессилены. Герца опять вызывают, и он возвращается, еле переставляя ноги. Как во время войны банку консервов, украдкой приносит он остаточный потенциал и вливает его Анику. Но этого мало, слишком мало… Аник умирает. Медленно, шаг за шагом его сильный, молодой организм сдает позиции; он постепенно разрушается, уже не воплощаясь в полной мере. Герц наперед знает, как это будет. Сначала гнойники на коже, пневмонии, ангины, затем начнут гнить пальцы рук и ног, потом разложение станет охватывать голени… Сознание умрет последним, на высоте интоксикации — уйдет в чудовищный, кошмарный бред и растворится в нем. Преступника казнят один раз, по возможности быстро и безболезненно; а имею ли я право казнить человека день за днем, час за часом, обрекать его на невыносимую пытку болью и страданием, без надежды на благополучный исход? Герц ощущает себя нацистским преступником. Надо прекратить опыт. «Нет, мы должны его спасти», — Клейн суров и немногословен. Когда он упрется, его тягачом не своротишь, он начинает твердить свое, невзирая на логику и убеждения. Герц поясняет, доказывает, увещевает — Клейн на все слова отрицательно качает головой, будто бык, отгоняющий мух. «Ты же сам говорил: „чтоб электричество зря не жечь“». «Вам жалко денег? Я продам машину, мебель, лишнюю одежку и оплачу все счета за ток. Я буду ходить пешком, в одной паре ботинок — но он будет жить. Нельзя, чтобы вот так — вынули из земли, потешились, кровь для опытов забрали, а чуть заболел — живым в гроб. В войну лебеду ели, а детей растили». Война для Клейна — максимальный критерий проверки на человечность. Мало того, что Клейн упрям, как русский, он еще и аскетичен до предела. Для него ничто вещественное не имеет цены, он готов отказаться от всего, лишиться любого комфорта, но своих позиций не уступит. Когда речь доходит до лебеды, Герц, даже в бытность свою подпольщиком не знавший голода, хватается руками за голову и уступает. Против лебеды нет аргументов. «Его лечить надо. В плену и болели, и голодали; поглядишь — на человеке живого места нет, а все одно выживали, самые распоследние доходяги — и те не все помирали. А этот здоровый, сильный — вытянет. Лечить надо. Даже в концлагере лечили!» Вот до каких намеков дело дошло! Уже месяц, как Аник не встает с кровати; неделю назад Герц отказался запускать инкарнатор, и они крупно поссорились с Клейном. Герц пошел на компромисс — он зарядил Аника по максимуму, сказав, что делает это в последний раз, чтобы Клейн сам, своими глазами убедился, что дело безнадежное; после чего умыл руки и заперся в кабинете. В доме воцарилась тишина. Клейн перестал разговаривать с профессором, лишь изредка приносил кровь на анализ. А из подвала и раньше не доносилось ни звука. Но ходить, есть, спать и постоянно знать, что там внизу, под полом, замурован человек, обреченный на смерть, было для Герца духовной пыткой. |