Книга Пятый свидетель, страница 92 – Майкл Коннелли

— Как вы думаете, сколько раз вас показывали в новостях по телевизору или писали о вас в газетах?

— Я не считала, но несколько раз показывали, даже по национальным каналам, по Си-эн-эн и Фоксу.

— Кстати, к вопросу о «национальных» институтах: Лайза, в утро убийства вы возвращались в Шерман-Оукс мимо «Уэстленд нэшнл»?

— Нет.

— Так это были не вы на тротуаре всего в полуквартале от банка?

— Я не хочу никого называть лжецом, но это была не я. Может, свидетельница просто ошиблась?

— Спасибо, Лайза.

Заглянув в свои записи, я сменил направление допроса. На первый взгляд желая этой переменой застать врасплох свою клиентку, на самом деле я намеревался застать врасплох присяжных. Я не хотел, чтобы они опережали меня догадками. Мне было нужно их безраздельное внимание, и я собирался скармливать им свою историю кусочками и в том порядке, который выстрою я сам.

— Вы обычно запираете дверь своего гаража? — спросил я.

— Да, всегда.

— Почему?

— Ну, он не прилегает к дому. Чтобы попасть туда, надо из дома выйти. Поэтому я всегда запираю дверь. Там в общем-то всякий хлам, но есть и ценные вещи. Мой муж относился к своим инструментам как к сокровищу, а у меня там стоит гелиевый аппарат для надувания воздушных шариков по праздникам, нельзя допустить, чтобы соседские ребята до него добрались. Еще я когда-то читала про женщину, у которой был такой же, отдельный от дома гараж, который она никогда не запирала. Однажды она вошла, а там оказался вор. Он ее изнасиловал. Так что я всегда держу дверь запертой.

— Представляете ли вы себе, почему эта дверь могла оказаться незапертой, когда полиция обыскивала ваш дом в день убийства?

— Нет. Я всегда ее запираю.

— До начала этого процесса, когда вы в последний раз видели молоток из вашего комплекта инструментов на своем месте в гараже?

— Я вообще не помню, чтобы видела его. За инструментами следил мой муж. Я мало что смыслю в инструментах.

— А как насчет садовых инструментов?

— Ну, если вы имеете в виду их, то беру свои слова обратно. В саду работаю я, и садовые инструменты — моя епархия.

— Есть ли у вас соображения насчет того, как капля крови мистера Бондуранта могла попасть на вашу садовую туфлю?

Лайза уставилась в пространство перед собой с озабоченным видом. Когда она заговорила, ее подбородок немного дрожал.

— Понятия не имею. У меня нет объяснения. Я давно не надевала эти туфли, и я не убивала мистера Бондуранта.

Последние слова она произнесла почти с мольбой. В ее голосе звучали отчаяние и искренность. Я повременил, чтобы закрепить впечатление, которое, как я надеялся, слова Лайзы произвели на присяжных.

Еще с полчаса я расспрашивал ее, разрабатывая те же темы и получая отрицательные ответы на все вопросы о причастности к преступлению. Более детально остановился на ее встрече с Бондурантом в кофейне, а также на деле об отъеме ее дома и ее надеждах на его благополучный исход.

Выводя Лайзу на свидетельское место, я преследовал троякую цель. Во-первых, мне требовалось, чтобы в протокол были занесены ее твердое отрицание своей вины и ее объяснения по этому поводу. Во-вторых — чтобы она лично вызвала сочувствие со стороны присяжных и дело об убийстве, так сказать, обрело человеческое лицо. И наконец — чтобы присяжные задумались: могла ли эта миниатюрная и хрупкая на вид женщина сидеть в засаде, а потом нанести сокрушительный удар молотком по голове здорового мужчины? Причем трижды.

К моменту окончания прямого допроса у меня создалось ощущение, что удалось недурно продвинуться вперед к достижению этой тройной цели, и я решил завершить наше выступление собственным маленьким крещендо.

— Вы ненавидели Митчелла Бондуранта? — спросил я.

— Я ненавидела то, что он и его банк делали со мной и с другими такими же, как я. Но к нему лично я ненависти не испытывала. Я ведь его даже не знала.

— Но разрушился ваш брак, вы потеряли работу и оказались под угрозой потери дома. Разве вам не хотелось взбунтоваться против тех сил, которые, с вашей точки зрения, причинили вам все эти несчастья?

— А я уже бунтовала. Я выражала свой протест против несправедливого отношения ко мне — наняла адвоката и с его помощью боролась за сохранение своего дома. Да, я сердилась, но у меня в мыслях не было прибегать к насилию. Я вообще к насилию не склонна. Я ведь школьная учительница. Я бунтовала, если воспользоваться вашим выражением, но единственным известным мне способом: путем мирных протестов против того, что считала несправедливым. В высшей степени несправедливым.

Взглянув на ложу присяжных, я, как мне показалось, заметил, что одна женщина в заднем ряду смахнула слезу. Дай Бог, чтобы это мне не показалось. Снова повернувшись к своей клиентке, я перешел к гран-финалу:

— Еще раз спрашиваю вас, Лайза: вы убили Митчелла Бондуранта?

— Нет.

— Вы нанесли ему удар молотком по голове в гараже банка?

— Нет, меня там вообще не было. Меня там не было!

— Тогда каким образом молоток из вашего гаража оказался орудием убийства?

— Я не знаю.

— Как кровь жертвы попала на вашу туфлю?

— Я не знаю! Я этого не делала! Это все подстроено!

Немного помолчав, я, прежде чем закончить, спокойно сказал:

— Последний вопрос, Лайза: какой у вас рост?

Она посмотрела на меня в недоумении. В тот момент она напоминала тряпичную куклу, которую швыряют из стороны в сторону.

— Что вы имеете в виду?

— Просто скажите, какой у вас рост.

— Пять футов три дюйма.

— Благодарю вас, Лайза. У меня все.

Фриман пришлось искать подходы к Лайзе Треммел. Та была упертым свидетелем, и прокурор не собиралась ее ломать. Она попробовала там-сям подловить ее на противоречиях, но Лайза была более чем последовательна в своих ответах. После получаса попыток Фриман вскрыть замок с помощью зубочистки я начал верить, что моя клиентка сможет выплыть. Но никогда нельзя делать выводов, прежде чем твоего клиента отпустят со свидетельского места и он окажется снова рядом с тобой за столом. У Фриман в рукаве была еще минимум одна карта, и в конце концов она ее оттуда извлекла.

— Когда мистер Холлер недавно спросил вас, совершили ли вы это преступление, вы ответили, что не склонны к насилию, что вы школьная учительница и насилие вам не свойственно, помните?

— Да, и это правда.

— А не правда ли то, что четыре года назад вы были вынуждены сменить школу, где преподавали, и пройти курс лечения от вспышек жестокости, после того как ударили ученика треугольной линейкой?

Я стремительно вскочил и, заявив протест, попросил о совещании у судейской скамьи. Перри разрешил нам приблизиться.