
Онлайн книга «Анатомия любви»
– Нет, – заявила она. – Ты не знаешь, с кем разговариваешь. Ты паришь над землей. – Я знаю тебя, – возразил я. Фраза оказалась гораздо весомее, чем я ожидал, словно простое утверждение, содержавшееся в ней, обладало эмоциональным магнетизмом, притягивало все, что было неизвестно, неясно, все, что было не сказано, на что надеялись и одновременно опасались. Я сказал Джейд, что знаю ее, и атмосфера вокруг изменилась настолько, будто я наконец-то набрался храбрости, чтобы поцеловать ее. Однако у меня не было выбора, кроме как двигаться все дальше и дальше, словно преследуя призрак: либо видение растворится, обратившись в свет и пыль, либо обретет вес и плоть. – Ты не знаешь меня, – сказала Джейд наконец. – Ты просто помнишь меня. – Нет. Это нельзя назвать воспоминанием. Помнят что-то оставшееся в прошлом, минувшее, но если ты называешь это воспоминанием, в таком случае я вспоминаю о тебе так же, как прикованные к постели люди вспоминают, как когда-то умели ходить. Я хочу сказать, это не просто взгляд назад, это возвращение. – К общему безумию? – Это не имеет значения. – Для тебя. – Для меня. Джейд закрыла глаза и затрясла головой, словно избавляясь от образа. – Я не понимаю, о чем мы говорим. Не надо. Ведь от этого больно, разве нет? – Мне? – Вот об этом я и думаю. Тебе должно быть больно. – Нет. А тебе? – У меня по-другому, – покачала она головой. – Я не являюсь частью этого мира, не в том смысле. Ты стараешься удержать то, что у нас было, а я отпускаю. И это из числа тех вещей, которые, когда роняешь их, не отскакивают обратно, а просто падают, падают и падают. – Но внутри. – В каком смысле? – Когда ты роняешь это, нас двоих, оно падает и падет внутри тебя, а потому не имеет значения, каким далеким оно кажется, оно все равно здесь, близко. Мы запаяны надежнее, чем космические модули. На самом деле мы не можем ничего забыть по-настоящему. – О, я думаю о тебе, – произнесла она как само собой разумеющееся. – А я постоянно думаю о тебе, – сказал я. – Думал, когда был в этой чертовой клинике, когда жил с родителями, и теперь, у себя. – Где ты живешь? – На Кимбарк, номер пятьдесят три восемнадцать. Две с половиной комнаты. Второй этаж. – Кимбарк, – кивнула Джейд. – Я скучаю по нашему старому району. Нам повезло, что мы там выросли, поверь. Это важно, когда переезжаешь на Восток. Уж там-то тебе дают прикурить, если ты со Среднего Запада, но если ты из Гайд-Парка, то жить можно. Можно держаться на прежнем уровне. – В чем, например? – В разговоре. – Она пожала плечами. – В поведении. А кофейня «Медичи» еще открыта? – Наверное, да. – Хорошо. Когда я в последний раз была в Чикаго, ходили слухи, что ее могут закрыть. – Когда это было? Когда ты была в Чикаго? – Зимой. В самое худшее время. Хуже, чем в Вермонте. – Этой зимой? Джейд кивнула. – Но я был в городе! – Я едва не вскочил. – Знаю. Я приезжала с подругой. Думала, не позвонить ли тебе. Правда думала. Я едва не позвонила твоим родителям, чтобы разыскать тебя. Кинула монету в автомат, но передумала. Когда повесила трубку, монета не вывалилась. Это меня испугало. – Зря ты не позвонила. Ужасно, что мы видимся в первый раз сегодня. В день похорон твоего отца. – Ничего страшного, – сказала она и тут же добавила: – Извини. Глупость сморозила. В любом случае, я же приезжала с подругой. Ничего хорошего не получилось бы. – Это неважно. В смысле, дело того стоило. Я бы встретился с тобой при любых обстоятельствах. – Мы ехали в Калифорнию, в Санта-Барбару, это ее родной город. Поэтому заехали посмотреть на мой родной город. – Сьюзен. – Что? – Ее зовут Сьюзен. Кит рассказывал мне о ней. О твоей подруге. Джейд замолчала, пожала плечами и так плотно сжала рот, что челюсть окаменела. Она научилась предостерегать без слов, что не хочет слышать некоторых вопросов. Она уже довольно наслушалась о Сьюзен, о том, что она с женщиной, что любит женщину. Однако укол ревности, который я ощутил, попал на зарубцевавшуюся ткань. Я уже тысячу раз растравлял раны, и больше уже ничего не чувствовал, и уж точно мне нечего было сказать. – Ты ходила к вашему дому? – спросил я. – Да, – кивнула Джейд. – Это было тяжело, но я должна была. Кстати, это было правильно. В жизни он выглядел не так ужасно, как в снах. В снах он до сих пор горит – несильно, одно окно или крыша, но все равно всегда горит. И было правильно увидеть его таким, какой он на самом деле. А ты видел? – У меня все наоборот. Дом выглядит почти так же, как и раньше. И от этого только хуже: кажется, еще чуть-чуть – и ничего не случится. Ты ведь знаешь, как бывает, когда снова и снова проигрываешь в голове одно и то же событие и видишь все, что могло бы произойти и привести к совершенно иному финалу? Мы замолчали. – Я хотела написать тебе, когда ты был в клинике, – произнесла Джейд, не глядя на меня. – Узнать, как ты там, рассказать, куда я собираюсь. Но в то время все было так запутанно. И я подумала, что могу навлечь на тебя неприятности. С моей стороны это было неправильно. Мне казалось неправильным писать тебе после всего, что случилось, но и не писать тоже казалось неправильным. Я не люблю, ты ведь знаешь, я не люблю пускать все на самотек. Просто ненавижу. Но… – И тут ее голос сорвался, а лицо зарделось. Она опустила голову и сгорбилась. Я взял ее за руку. Нет. Я положил свою руку на ее, а потом обхватил пальцами ее запястье, коснувшись ладони. – Расскажи мне, – попросил я. – Мне так одиноко, – прошептала она. И заплакала. – Ты не одна. Я с тобой. Я всегда с тобой. Внезапно мы перестали быть рядом. Джейд встала, прошлась по комнате, села в кресло и потерла глаза. – Я на последнем курсе в Стоутоне. – Она скрестила ноги и заправила волосы за уши. – Следующие пять месяцев я собираюсь… – Она на секунду замолчала; слезы оставили в голосе сырые разводы. – Следующие пять месяцев отведены на дипломную работу. У меня два золотистых ретривера, беременные суки, одна слепая. Обе принесут щенков через несколько дней, и я должна изучить, как развивается помет, чем щенки слепой матери отличаются от тех, у которых нормальная мать. Затем написать работу. И все. – И тогда с учебой покончено? – Почти. – Я учусь в Университете Рузвельта. – (Джейд скорчила гримаску.) – Точнее, почти не учусь. Но я должен быть в списках. Я должен многое делать, чтобы показать, что вернулся в нормальное жизненное русло. |