Онлайн книга «Первый отряд. Истина»
Два часа ночи. Дурное, темное время. Время, когда ничего не стоит рассказывать, предпринимать, выяснять. Время снов… Я выхватываю из кармана мобильник и звоню Эрвину. Два часа ночи. Он не спит. Он говорит свое мягкое «да» после первого же гудка. — Атбаш, — говорю я. — Прости, что?! — неподдельное изумление. — Атбаш. — Это какое-то израильское приветствие? — Это шифр. На котором ты написал мне письмо. — Я не писал тебе писем, — говорит Эрвин. Он не врет, он встревожен. — …У тебя все хорошо? Ты в гостинице? Хочешь, я приеду к тебе прямо сейчас? Я молча нажимаю отбой. Я поднимаюсь к себе, я оставляю незапертой дверь. Я раздеваюсь, иду под душ и смываю с себя весь пот, грязь, страх, правду и морок этого дня. Я брею под мышками, чищу зубы и крашу на ногах ногти. Я распечатываю купленные накануне английские духи, которые, по словам продавщицы, раскроются на мне слой за слоем — и тот, кто будет дышать рядом со мной, в начале вдоха почувствует легкий аромат зеленого чая, ириса, колокольчика и бергамота, затем, в середине, пряность кардамона, розового перца, мандарина и корицы; и в самом конце, уже на исходе вдоха, он втянет в себя густой, дымно-древесный запах белого мускуса, гаитянского ветивера и ливанского кедра… Я брызгаю немного духов на шею, запястья и грудь. Я знаю, что продавщица врала насчет колокольчиков и ветивера, — вероятно, их нет в составе духов. Но это не важно. Я беру телефон, не одеваясь, сажусь на кровать по-турецки и накрываюсь с головой одеялом. Это мой домик. Мой душный домик без окон, меня в нем никто не увидит. Полтретьего ночи. Дурное, темное время, когда ничего не стоит рассказывать, предпринимать, выяснять… Она не спит. Она говорит свое сухое «хало» после первого же гудка. Я в домике. Я шепчу в трубку: — Зачем? Зачем вы мне все рассказали? Чего вы хотите? Она молчит. Потом выдыхает мне в ухо сухой телефонный треск. — Шестьдесят четыре, — говорит она. — Что? — Шестьдесят четыре года назад японский хирург снимал с моего лица последние швы. Чтобы меня отвлечь, чтобы я не вздрагивала от звуков рвущихся ниток и холодных прикосновений металла, он рассказывал мне о верованиях своих предков. Его предки считали, что имя человека неразделимо с его душой… Шестьдесят четыре года назад я отказалась от своего имени. Предала невиновных и заключила сделку с чудовищами. Шестьдесят четыре года я прожила в молчании и страхе. Я почти позабыла свое настоящее имя… А потом пришла ты — и снова его мне вернула. Ты как ангел, несущий свет истины… — Еще один ангел?! — …Не перебивай, я все-таки тебя вчетверо старше. Мне восемьдесят один год. И я предатель со стажем. Когда ты рассказала, что ты из того интерната, я вдруг поняла, что мне пора перестать бояться земных чудовищ. Земной страх — ничто по сравнению со страхом господним… — Это все очень поэтично, но… — …На Той Стороне я не встречусь лицом к лицу с теми, кого предала: такие, как я, не умирают как воины и не попадают в Сумеречную Долину… Но там, куда отправляются предатели и лжецы… Я уверена, что там меня поджидают чудовища куда более страшные. И возможно, они будут хоть немного милостивее ко мне, если здесь я помогу девочке, которая хочет знать истину. Девочке, которая осталась совсем одна. Девочке, чьих друзей уничтожил мой муж Клаус Йегер. — Ваш муж?! — Компания «Риттер Ягд». Не только фаст-фуд. Есть еще медико-биологические программы. Например, «Йегер Йюгенд», «Охотничья молодость» — лекарство, блокирующее процессы старения… Например, проект РА, «Риттер Антворт» — «скажи нет депрессии». Они разрабатывают средство, вызывающее ощущение счастья. «Грипп счастья», по аналогии с вирусом, или, если угодно, «гриб счастья», по аналогии с ядерным грибом, так шутит мой муж. Летучее вещество без формы, цвета и запаха, распыляется в воздухе и удерживается в нем часами, проникает мгновенно через поры кожи и легкие, уже через несколько секунд перестает определяться в крови. В малых дозах — высокоэффективный антидепрессант. В больших дозах — высокоэффективное орудие убийства. У сильного счастья слишком много побочных эффектов. Слишком много адреналина, слишком большая нагрузка на сердце, мозг, легкие, сосуды, нервные клетки… Оставаться в помещении, где распылен «вирус счастья», дольше трех-четырех минут смертельно опасно. А уйти невозможно. Разве можно уйти, когда счастье так велико?… Они проводили эксперименты на крысах, потом на обезьянах. Обезьяны и крысы сидели в открытых вольерах и клетках, вдыхали свою смерть и не хотели уйти. Смерть от естественных причин — вот что случалось с крысами и обезьянами, которые испытывали слишком сильное счастье. Вот что случилось с твоими друзьями в интернате «Надежда». Вот что случится со всеми, кому объявят войну… Я больше не слушаю. Я нажимаю на маленькую красную кнопочку, и телефон гаснет. Я сижу в темноте. Я в домике. В моем домике меня никто не заметит. В моем домике меня никто не обидит. Он заходит без стука, он обнимает меня вместе с домиком, потом он бережно его разрушает. Он стягивает с меня одеяло, он залезает ко мне, он говорит: — Ты пахнешь корицей и кедром. Когда все заканчивается, он водит рукой по моей голой спине и шепчет: — У тебя здесь звездное небо… У меня много родинок, и при желании в них действительно можно разглядеть пару созвездий. — Ты уже говорил, — шепчу я. А потом спрашиваю: — Как же учитель йоги? Как же «семечки»? Ты нарушил его инструкцию, потерял свою силу… Несколько секунд он смотрит на меня так, будто не понимает, о чем я. Потом накрывает нас с головой одеялом и говорит: — Черт с ним, с учителем. Мы в домике. Нас здесь никто не заметит. Нас здесь никто не обидит. Нас здесь никто не услышит — и я рассказываю ему про счастье, убившее крыс, обезьян, а потом людей, которых я очень любила. И про атбаш, четыре древнееврейские буквы. И про письмо от «куратора», которому я не закрыла остекленевшие глаза тогда, на ступеньках, ведущих от монастыря к морю. И про задание найти Надю Русланову, которое я не могу выполнить, потому что Надя мертва. Он долго молчит. Мы тихо лежим, накрывшись с головой, в нашем домике и дышим общим, теплым и влажным слоистым воздухом. В начале вдоха мы чувствуем легкий аромат зеленого чая, ириса и бергамота. Затем, в середине, пряность кардамона, розового перца, корицы и мандарина. И в самом конце, уже на исходе вдоха, мы втягиваем в себя густой, дымно-древесный запах белого мускуса, ливанского кедра, спермы и пота. Потом он спрашивает: — Этот Подбельский, он был твоим учителем, Ника? Я молча киваю, он не видит, но чувствует, как я молча киваю. |