Онлайн книга «Распознавание образов»
|
Над дорогой протянут транспарант с надписью по-английски: ВЫСТАВКА ВОСКОВЫХ ФИГУР. На вывесках то и дело встречаются вкрапления латинских букв. «Бутик», «Кодак», аптека под названием «Фармаком». Когда они поворачивают налево, Кейс спрашивает: – Какая это улица? – Георгиевский, – отвечает водитель. Хотя с тем же успехом это может быть его имя. Они еще раз поворачивают и останавливаются в узком переулке. Кейс начинает было объяснять, что не имела в виду «остановиться», но водитель выходит, обегает вокруг машины и открывает ей дверь. – Выходите. Неровный серый бетон. На стене граффити, кириллица. Буквы раздуты в неуклюжем подражании Нью-Йорку и Лос-Анджелесу. – Прошу. – Водитель дергает помятую стальную дверь. Она распахивается с гулким стуком. За дверью темнота. – Сюда. – Стелла там? – Кино, – отвечает он. Кейс следует за ним и оказывается в непонятном полутемном объеме. За спиной захлопывается дверь. Единственный источник света – голая лампочка наверху, в конце невообразимо крутого лестничного пролета. Цементные ступени, никаких перил. – Прошу. – Водитель указывает в сторону лестницы. Приглядевшись, Кейс замечает, что перила все же есть: призрачная стальная полоска, опирающаяся всего на два прута – сверху и снизу. Провисает в середине, как веревка. Вибрирует, когда за нее возьмешься. – Он получил утку в лицо... – Вверх, пожалуйста. – Простите. – Она начинает подниматься, слыша за спиной его дыхание. Наверху еще одна стальная дверь, более узкая, прямо под сорокаваттной лампочкой. Кейс открывает ее. Кухня, залитая красным светом. Как общие кухни в старых нью-йоркских квартирах, только чуть больше. Приземистая плита сталинской эпохи – шире, чем машина, на которой они приехали. Такие топятся дровами или углем. Там, где в нью-йоркских кухнях располагается общая ванна, установлен душ: отделанный кафелем квадратный бортик окружает цементное углубление в полу. С пятиметрового потолка, покрытого полувековым слоем коричневой копоти, свисает старинный оцинкованный разбрызгиватель – по виду ветеринарного или сельскохозяйственного предназначения. Источником красного света служит ворованный знак метро – буква «М» с лампочкой внутри, прислоненная к стене. – Вот вы и здесь, – говорит Стелла, открывая дверь; из проема бьет яркий свет. Стелла обращается к водителю по-русски. Тот кивает, выходит на лестницу, прикрывает за собой дверь. – Здесь – это где? – Идемте. Стелла ведет ее в комнату с высокими грязными окнами; похоже, раньше эти окна были наглухо закрыты ставнями. – Кремль. – Стелла указывает на зубчатую стену, видную в проеме соседних зданий. – А вон там Дума. Кейс оглядывается по сторонам. Потертые стены, некрашенные еще с советских времен, напоминают бар в Роппонджи. Многолетняя никотиновая копоть скрывает то, что изначально было кремовой краской. Царапины, трещины. Рисунок паркета на полу практически не виден под несколькими слоями краски; верхний слой красно-коричневый. Два новеньких белых стола из «Икеи», два вращающихся стула, несколько компьютеров, корзины для бумаг. На стене над столами какая-то сложная схема, нарисованная фломастерами на нескольких смежных белых досках. – Сергей называет это проектом, который никогда не кончится, – говорит Стелла, заметив, что Кейс смотрит на схему, а не в окно. – Здесь, конечно, только начало работы. – Но ведь у фильма будет конец? – Кейс чувствует, что краснеет: разве можно так сразу задавать лобовой вопрос? – Вы имеете в виду линейный сюжет? – Я должна была спросить. Она чувствует, что сейчас они все – и Капюшончик, и Айви, и Кинщик, и Морис, и весь Ф:Ф:Ф – все незримо стоят у нее за спиной. – Понятия не имею. Она может начать редактировать, как свой студенческий фильм: чтобы свести все к одному кадру. А может, однажды они заговорят, ее герои. Кто знает? Нора ведь молчит. В комнату заходит парень с густыми рыжими волосами; кивает, садится за один из компьютеров. – Пойдемте. – Стелла показывает на дверь, откуда вышел рыжий парень. – Вы знаете эту идею: сквот? Как в Амстердаме, Берлине? – Да. – У вас это есть? В Америке? – В общем, нет. – Здесь, в этих комнатах был сквот. Очень популярный в восьмидесятых. Праздник никогда не кончался. Знаете, одни люди приходят, другие уходят, а веселье продолжается. Говорили о свободе, об искусстве, о духовных вещах. Мы с Норой были еще школьницами, когда нас сюда привели. Наш отец очень рассердился бы, если бы узнал. Комната, куда они попали, гораздо больше предыдущей. Здесь собран импровизированный компьютерный зал: рабочие места разделены некрашеными фанерными перегородками. Экраны не светятся, стулья пусты. На одном из мониторов сидит плюшевая фигурка кота Гарфилда; видны и другие признаки офисного уюта. Кейс берет со стола квадратную акриловую пластинку. В прозрачном материале трехмерная лазерная гравюра: эмблема кока-колы и стилизованное изображение башен-близнецов, а внизу слова «МЫ ПОМНИМ». Она быстро кладет гравюру на место. – Когда видишь это сейчас, даже представить трудно. Здесь однажды пел Виктор Цой. Тогда люди действительно жили. Система рушилась под собственным весом, но у всех была работа – часто бессмысленная, с маленькой зарплатой, однако на еду хватало. Люди ценили дружбу, спорили, ели, пили. Этакая студенческая жизнь. Духовная жизнь. Теперь у нас говорят: все, что Ленин рассказывал о коммунизме, – ложь, а все, что он рассказывал о капитализме, – правда. – А что вы делаете в этой комнате? – Здесь готовят к обсчету работу моей сестры. – Она сейчас здесь? – Да, она работает. Вы ее увидите. – Но я не хочу прерывать... – Вы не понимаете. Она с нами, пока работает. Как только остановится – сразу уходит. Дверь в четвертую комнату расположена в конце узкого высокого коридора. Стены неоднотонные: на уровне человеческого роста побелка потемнела от бесчисленных касаний, а выше выглядит светлей. Сама дверь – новенькая, глянцево-белая – кажется непрочной на фоне тусклого шершавого гипса. Стелла открывает ее, отступает в сторону, пропускает Кейс вперед. Такое впечатление, что в комнате нет окон, а светится только огромный плоский монитор – самый большой из всех, которые Кейс когда-то видела. Но постепенно глаза привыкают к темноте, и она замечает три узких окна, закрашенных черной краской. Наверное, это работает автономный звериный инстинкт, который в любой незнакомой обстановке первым делом ищет потенциальные выходы. Все ресурсы высшего сознания сосредоточились на экране, где замерла сцена из нового, еще никем не виденного фрагмента. |