Онлайн книга «Каратель»
|
Сложилось. Уже сложилось. В голове вдруг стало ясно-ясно – наверно, от холода. Проснулся ветер, и каждое касание пронзало меня холодным огнем. Вымокшая одежда была хуже льда. Я сделал еще два шага, прежде чем в мое сознание пробилось – это не только ветер. Еще был звук… Я остановился. Тихий звук, словно очень далеко хныкнул ребенок. Я потряс головой и огляделся. Полянка. Знакомая, но непривычная. Раньше мы с Катей смотрели на нее с другого края. Теперь я видел колесо выкорчеванной земли и под сплетениями корней чернел лаз. А на рыжей хвое, покрывшей полянку чернели живые комочки. Или уже не живые?.. Пунктирная линия из маленьких трупиков. Они лежали на одной линии: от лаза к этому краю полянки. Кто сколько успел проползти. Семь… восемь щенков. Слишком много, чтобы их мамаша могла нормально всех выкормить. Маленькие, слабые. Лобастые, голова почти в полтела, и еще слепые. Но все равно ползли туда, куда убежала их мамаша. Чертова сука достала всех, кто был рядом. Всех. Даже их… Звук. Тихий, словно далекий вдох. Я обернулся. А вот и другой, покрупнее. Он еще двигался. Но полз теперь не к краю полянки, а назад. Снова став самим собой. Туда, где, он помнил, тепло и где бывает теплое брюхо, и сладкие соски, от которых становится сытно… Этот был крупнее и выглядел не так, как его братишки. С волком их мамаша согрешила, вот что. И этот пошел в отца. Волчонок. Он был еще теплый. Шерсть мокрая и холодная, но под ней тепло. Когда я поднял его, он пискнул, а потом попытался цапнуть за палец. Слепой… Нет, не слепой. У этого глаза чуть приоткрываются – черные влажные щелочки под припухлыми веками. Я выпрямился, держа его в руках. Еще живой… Остальные мертвы или очень скоро будут. Они выбрались из лаза и ползли, сколько им хватило сил. А здесь замерзли. И тащить обратно в лаз, греть и кормить их больше некому. Волчонок пискнул и снова попытался вцепиться мне в палец. А может быть, искал сосок матери. Я сунул его за полу плаща, но держать его так было неудобно. Я плохо чувствовал его через толстую кожу. Вот-вот не то выпадет под ноги, не то раздавлю ненароком. Я остановился, расстегнул ворот рубашки и пихнул его за пазуху. По животу заскребли коготки, а потом шершавый язычок. Живой комочек тыкался, пытаясь найти мамашин сосок. И что-то мешало смотреть. Я вдруг понял, что плачу. Слезы щипали глаза. Чертов Виктор! Я что, виноват, что так вышло?! Я что, знал, что так выйдет?! Разве я знал, что это все бесполезно, что Старика там уже нет?! Что Старика нам, может быть, уже и не спасти, даже если мы найдем его… найдем того, кем он стал. В кого его превратили. Слезы катились по щекам, меня била дрожь, болели руки и бок, а вокруг было холодно и пусто. Ни Старика, ни Гоша. Ни Виктора… И Катя ушла с ним. Лишь опушка трупов там и поляна трупиков здесь. Один, снова один… И только теплый комок шевелился за пазухой. Мне хотелось свернуться так же, за пазухой у кого-то сильного и надежного, в тепле и спокойствии, забыться хотя бы ненадолго… Но такого человека больше не было. Он жив, но его нет. Хуже, чем нет. Я взвыл, кусая губы. Боже, как холодно… Пусто и холодно… И только под рубашкой шевелился комочек мокрой шерсти. Я вытер рукавом глаза, осторожно поправил щенка под рубахой, чтобы ему было там удобнее. Прикрыл полу плаща. Ты будешь жить. Хотя бы ты будешь жить. Это я тебе обещаю, лобастый. Придерживая полу плаща, чтобы укрыть от ледяного ветра, я пошел через поляну. Мокрая шерсть прогрелась моим теплом, перестала холодить. Теперь я чувствовал, какой он горячий, этот маленький комочек плоти. Лба коснулось что-то холодное и мокрое. Я поднял голову. Небо стало ближе. Там сгустилось, и из белой мути медленно валились огромные белые хлопья. Подъездная дорожка, ступени, терраса – все побелело, покрылось тонким слоем рыхлого снега, только пруд еще оставался таким же черным. И столовая. Так же как и раньше, сумрачно и жарко. В камине пылал огонь, пламя с гулом уносилось в трубу. Диана встретила меня без улыбки. Медленно оглядела. Мою грязную одежду, рану на боку, руку, черную от застывшей крови. И меня. Во мне. Я не чувствовал ее касаний, но она ведь все равно чувствует… Она покивала самой себе. Иного и не ждала. – Я говорила вам, что вам ее не убить… Во всяком случае, до тех пор пока вы не откажетесь… Я швырнул на стол перстень. Звеня по полировке, он пролетел через всю столешницу, Диана прихлопнула его рукой. Взяла, огладила пальцем голубоватый опал, и ее брови поползли вверх. – Но… Но тогда… Что у вас здесь? – Она коснулась своих волос над правым виском. – Пепел? Я поднял руку, провел по волосам, посмотрел на руку – не было никакого пепла. Да и откуда ему вообще было взяться? Диана нахмурилась. Огонь, жар огня давили на меня, слишком душно, слишком… И слишком долго я не спал. Это была уже не сонливость, а ленивое, мутное безразличие. Безнадежное и пустое. Только я знал, что сон мне не поможет. И от чертова сумрака никуда не деться, даже камин его едва разгоняет, душные тени заполнили всю залу, в каждом углу… Красноватые тени и темнота, давящая со всех сторон, никуда не убежать… Я подошел к окну и распахнул шторы. – Тот, ради кого вы сделали это, – спросила Диана, – он погиб? Я прижался лбом к стеклу. – Нет. В том-то и дело, что нет. И уж лучше бы он погиб… – Что же с ним? – Она готовила его не для себя. За стеклом было все то же проклятое утро – море бессмысленного и равнодушного, белесого света. Тучи прогнулись к самой земле, а воздух стал мутным, густым этой белесостью… Снег. Огромные белые хлопья лениво валились на землю, на пруд, на дубы. – Для Ольги… – проговорила Диана. И хоть я стоял к ней спиной, я был уверен, что она опять покивала сама себе. – Для жабы, – сказал я. Так похожей на ручную дьяволицу, хоть волосы золотые вместо черных, но все равно так похожа – когда мутят взор, заставляя видеть сходства, которые сам ты, может быть, и не заметил бы, вовсе не счел бы схожестью… – Но Ольга слишком осмотрительна, чтобы доверить это только одной чернолунной, пусть даже своей девочке на подхвате. Она всегда играет в противовесы… |