Книга Зона Тьмы. 1000 рентген в час, страница 43 – Артем Рыбаков

Поезд пробирался сквозь заброшенный город со скоростью пешехода, и я, достав из кармана разгрузки карандаш и блокнот, принялся записывать кроки, периодически спрашивая у монаха то про одно, то про другое здание.

Наконец поезд выбрался из города и поехал быстрее.

— Милослав, а ты не в курсе, отчего в Орехово-Зуеве никто не живёт? Я не заметил, чтобы его бомбили…

Инок почесал бороду:

— Дак завод химический здесь был. Как ток подавать перестали, так он и накрылся… Доподлинно не известно, что да как, но говорили, что емкости с какой-то гадостью крякнулись, ну народ и рванул в тёплые края. Мы поэтому тут ничего и не осваиваем, так — по мелочи собираем, что осталось. А в Ликино народ живёт, тысячи три там осталось после Беды, а как мы сюда добрались и завод автобусный стали восстанавливать, так даже и переезжать сюда из Посада народишко стал, особенно те, кто в Вере не сильно крепок. Уже за десять тысяч жителей перевалило. А ты иди, своих собирай, через полчаса уже на месте будем.

Город с двойным именем действительно если не процветал, то жил полноценной жизнью. Над трубами промзоны поднимались столбы дыма, на небольшом торжище, раскинувшемся прямо у железнодорожной станции, толпилось около сотни человек.

— Да, людно у вас тут! — сказал я, повернувшись к Милославу.

— Это они к поезду собрались. Думаешь, зачем мы всю дорогу гудели? Вот за этим самым. Многие тутошние или сами на юг ходят, или через калужан торгуют, а мы у них кое-чего закупаем.

— И что, если не секрет?

— Фрукты всякие, зерно. Золото югоросское, опять же.

Откровенность монаха меня немного удивляла, и я спросил:

— Слушай, Милослав, а что это ты так откровенен со мной?

— Господь велел делиться! — последовал неожиданный ответ.

— Гкхм! — я даже поперхнулся куском посадской булки из сухого пайка, выданного нам по приказу отца Владимира.

Милослав, в полном соответствии со своим именем, поступил по-христиански милосердно — от всей души похлопал меня по спине широкой ладонью:

— Экий ты чувствительный, брат! — и с улыбкой добавил: — На самом деле это отец Владимир распорядился вам препон не чинить и рассказывать о нашем житье-бытье без утайки.

Мысленно поблагодарив отца Владимира и вслух — Милослава, я призадумался:

«Ответный жест доброй воли — безусловно хорошо, но и миссия у нас не самая простая. А ну как монахи за нами увяжутся, что тогда делать будем? Не являться же на сверхсекретную встречу с „врагами рода человеческого“ с почётным эскортом из благолепных, но временами весьма суровых боевых иноков? Так что провериться на предмет хвоста не помешает».

— Эй, православные! — громко крикнул начальник поезда, обращаясь к группе мужчин, топтавшихся под синей вывеской с белой надписью «Дулёво». — Идите сюда! Поможете сходни поставить, ну и товар потом загрузите.

Мужики ещё немного помялись в смущении, но подошли.

— Сколько за работу положишь, батюшка? — спросил, очевидно, старший ватаги, высокий, но узкоплечий мужчина лет пятидесяти, с длинными грязными волосами, собранными в хвост на затылке.

— Три «пятёрки».

«Три калашовских патрона на восемь человек? Не то что не щедро, а просто-таки сквалыжно!» — оценил я предложенную плату и собрался было надбавить, но Милослав, аккуратно тронув меня за локоть, глазами показал: отойдём, мол.

— Ты, Илья Васильевич, не чуди! — тихо, но грозно начал инок. — Контингент нам не порть!

— Какой «контингент», Милослав? Людей на работу нанимаешь, а цены справедливой не даёшь!

— Это не люди, а «кон-тин-гент»! — раздельно, по слогам произнёс монах. — И ещё лет пять им в таком состоянии пребывать. Сатанисты это бывшие. Епитимья [98] на них наложена. А эти наглые вдобавок, ты на рожи смиренные не смотри, не смотри… Ишь, каковы! «Сколько положишь?» Пять плетей надо было дать, да тебя, чужака, постеснялся!

— А откуда у вас сатанисты? — изумился я. — Они же городские, из Столицы все были!

— Не всех, как видишь, кара постигла, Следопыт, не всех. Часть в банды сбилась. Чего они творили — лучше тебе того не знать, человече…

— А эти тоже из банды? Вроде молоды для этого…

— Дети грешников, во грехе взращенные и кровью людской умытые, это. Сам знаешь, мы веру свою и обычаи силой не навязываем. Не хочешь по-нашему жить — вот тебе Бог, а вот — порог… С вами и псковскими дружим, с калужанами и владимирцами общаемся, даже с Пионерами пермяцкими уживаемся, но здесь история совсем другая. Этих воспитывать надо, пока раскаяние искренним не станет, босами они к нам пришли, но ядом бесовских мыслей отравлены. Выжить пытались, вот за милостью нашей и пришли. Вожака их видишь? Отец его, когда иродам совсем невмоготу жить стало, сам ватажку свою в пределы наши привёл, да сучье семя взыграло — стал среди народа слова окаянные говорить, про то, что Беда — кара небесная за грехи наши тяжкие. А какая же это кара, если она человеками устроена ради барышей нечестивых? Пришлось Старцам нашим грех на душу взять, удавили мерзавцев по их приказу. А детишек, уповая на неполную их испорченность, под епитимью подвели. В работах и покаянии иные по пятнадцать лет маются.