Онлайн книга «Закон абордажа»
|
Запах перегара ударил в нос Х'Анту, когда пьяный здоровяк навалился на него и, дружески хлопнув по плечу, предложил выпить за его счет. Видимо, для моряка подобное панибратство было обычным делом, и каждого прохожего он считал как минимум своим другом до гробовой доски. — Я угощаю, приятель! Подними стакан за мое здоровье, уважь старого боцмана Ланго! Такая удача привалила! Золото рекой льется! Давай-давай! Не дожидаясь ответа, он затащил мулата в таверну и толкнул его за ближайший свободный столик. — Трактирщик, рому мне и моему новому лучшему другу! Через несколько минут принесенная толстым трактирщиком бутыль была пуста, в основном благодаря стараниям боцмана Анго. И видать от избытка чувств, тот затянул песню, изобличавшую его прежнее, а может, и нынешнее ремесло: От пролива к проливу мы вели корабли, Когда я моря бороздил. От пролива к проливу мы вели корабли, Когда я моря бороздил. От пролива к проливу мы вели корабли, Как-то раз эгерийца узрели вдали. И, связавши живых, мы ограбили их, Когда я моря бороздил. К Далабару направить корабль довелось, Когда я моря бороздил, К Далабару направить корабль довелось, Там незваный надолго запомнится гость. Брали мы все подряд, чем неверный богат, Когда я моря бороздил. Торгаша-амальфийца с его кораблем, Когда я моря бороздил, Торгаша-амальфийца с его кораблем Понесла нелегкая нашим путем. Перед нами он плыл, я его захватил, Когда я моря бороздил. Я запомнил еще из Каиды купца, Когда я моря бороздил, Я запомнил еще из Каиды купца, Тысяч десять я вытряс из молодца. Когда я моря бороздил. Я взял четырнадцать добрых судов, Когда я моря бороздил. Я взял четырнадцать добрых судов, Четырнадцать разом, купцы — на подбор, Мы их обобрали — и весь разговор. Когда я моря бороздил… И, оборвав куплет, запил песню добрым стаканом рома. — Забористое пойло! — крякнул он и вдруг с подозрением уставился на пикарона. — Что-то ты не пьешь, а? Или тебе не нравится ром? Или моя рожа?! Перебравший моряк навис над мулатом, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице. Судя по всему, Анго постигла неудача в этом нелегком деле. — Отличный ром, — приветливо отозвался Х'Ант. — Спасибо за угощение, боцман. Просто жарковато сейчас… — Жарковато, да? — наливался гневом толстяк. — Щас тебе еще не так жарко станет! Я еще на этого дурака добро перевожу! Он обернулся к посетителям, призывая их в свидетели оскорбления. Кабак сочувственно загудел: почти все посетители успели уже угоститься за счет боцмана и были целиком на его стороне. — И то верно, — все так же мирно поддакнул молодой мулат. — К чему на всяких дураков добро переводить? Я пойду, пожалуй… Х'Ант терпеть не мог драться из-за пустяков. По кабаку вновь прокатилась волна негодующих воплей. Анго, свирепо ухмыльнувшись, сгреб свою жертву за рубаху на груди — так, что затрещала ветхая ткань — Ногами вперед в окно ты пойдешь, макака черномазая! Выродок от случки на навозной куче козы с дюжиной каторжников и двумя меринами! Он не договорил: левый кулак Х'Анта врезался ему в пах. Коротко хакнув от боли, боцман выпустил рубаху и тут же получил в переносицу, уже с правой! Да, Х'Ант терпеть не мог драться. И если мордобой все-таки начинался, старался, чтобы это безобразие закончилось как можно скорее… Замычав от лютой боли, боцман осел к ногам мулата. Пьяницы опешили от такого оборота событий. Пикарон, обведя собутыльников боцмана не сулящим добра взглядом (ну, кто еще хочет?), подался к выходу. — А за ром кто платить будет, рожа айланская?! — возмутился кабатчик. — Ром? Ах, да! — спохватился Х'Ант. И тяжелая бутыль из толстого стекла обрушилась на башку хозяина заведения. Весь кабак был уже на ногах. Такого нарушения правил каким-то черномазым спускать было нельзя. — Хватай его, парни, якорь ему в печенку! Дверь держи, дверь, чтоб не ушел, гад!.. Х'Ант толкнул скамью под ноги ближайшим атакующим, ураганом пронесся по длинному столу и покинул «Старый Компас» именно так, как предсказывал боцман: через окно, высадив ногой раму. Взревев, словно упустивший добычу хищник, толпа ломанулась в дверь, чтобы догнать мерзавца и переломать ему все бимсы и шпангоуты! Но улица была пуста… Нет, по ней по-прежнему струился поток прохожих: моряки, торговцы фруктами и свежей водой, портовые грузчики, уличные девицы… Но беглеца простыл и след. Кое-кто пустился бегом по улице, надеясь догнать добычу, но большинство пьяниц разочарованно поплелись обратно в таверну, кляня шустрого мулата в бога, в душу, в костяк и в корень… Эти свирепые рулады виновник слушал сверху. Он и не думал убегать. Всего-то подтянулся на руках, ловко вскарабкался на крышу и теперь выжидал, когда уляжется кутерьма. Наконец, спрыгнул наземь. С той стороны таверны, где была глухая, без единого окна бревенчатая стена. Остановился среди высокого бурьяна. Руки-ноги целы, физиономия не разбита. Вот рубаху пьянчуга порвал — это скверно! В здешних широтах моряки не обременяли себя лишним гардеробом. Большинство слонялось полуголыми не только по корабельной палубе, но и по улицам города. Но Х'Ант нигде и никогда не появлялся без рубахи. Пусть ткань была такой ветхой, что сквозила на свету, зато она скрывала шрамы от кнута на спине. И клеймо на левом предплечье… Пытаясь определить, нет ли за ним «хвоста», он зашел в собор, поразивший его полом цветного мрамора, сиянием драгоценной смальты мозаик, яркими красками фресок, цветной эмалью, разноцветием витражей. Постоял, разглядывая панно на западной стене напротив алтаря, изображавшее гибель короля Иверо и трех тысяч мучеников под Алькантаром. Хоть Эгерия и Хойделл находились в старой вражде, но вера-то одна! Впрочем, возможно, просто фальбийские мастера, расписывавшие собор, не случайно выбрали именно этот эпизод из священной истории — уж больно жалкими выглядели корчащиеся в огне рыцари и уж слишком гротескным смотрелся охваченный пламенем король на охваченном пламенем коне, продолжающий скакать к воротам крепости… Про ту битву Хант знал, конечно, — это лесные пикароны думают, что край света недалеко от околицы их киломбо или что вообще Айлан, откуда их привезли, находится в Верхнем Мире а белые черти живут Нижнем. Но его, прознатчика, кое-чему учили — не где-то, в самой столице, лесном Дарине. |