Книга Стрелецкая казна, страница 26 – Юрий Корчевский

— Я Федор. Тебя воевода в помощь прислал? Я кивнул, даже сам не зная, почему — может быть, для того, чтобы не объясняться?

— Пушки когда-нибудь видел?

— А как же — стрелял из них, опыт есть.

— Здорово, а то эти помощники только суетиться горазды. Спасибо, хоть заряжать научились. Вот и бегаю от пушки к пушке — навожу и стреляю.

— Где же остальные пушкари?

Федор поднялся, прошел в дальний угол, откинул рогожку.

— Вот они — честь им и слава, уж сколько штурмов отбили. Словно в подтверждение его слов, за стеной завыли, завизжали, засвистели — ну прямо как черти. Обычно татары не так кричат.

— Ногаи, — подтвердил мою догадку Федор. — На этом участке они воюют. Давай, наводи, посмотрим, что ты умеешь. Только к бойнице не подходи, ногайцы каждое движение стерегут, стрелами засыпают.

Я посмотрел вдоль ствола.

— Чем заряжена?

— Ядро.

Ладно, пусть будет так.

Ногайцы остервенело лезли к Отводной башне. Мне сверху было видно, что сзади за атакующими шли два ногайца не из простых, в богатых халатах, нагрудных кирасах поверх них, золоченых шлемах.

Какая заповедь у пушкаря? Выбивать у противника пушечные расчеты и начальство, внося в ряды врага неразбериху. Значит, моя цель — они.

Я прицелился, установил небольшое упреждение, поднес запал. Грянул выстрел. Ядро попало в грудь одному из командиров, и убило еще двух или трех рядом.

— Неплохо, — удивился Федор. — И цель правильно выбрал, и попал метко.

Он перебежал к другой пушке и стал целиться. Ополченцы принялись суетливо заряжать пушку, из которой я только что выстрелил. Федор подбил клинышек на лафете, долго целился, двигая лафет влево-вправо, и, наконец, поднес тлеющий трут к запальному отверстию. Выстрел!

Я наблюдал за результатом из соседней бойницы и видел, как ядром оторвало голову второму командиру ногайцев. Шлем полетел в одну сторону, голова — в другую, а ядро, продолжив путь, покалечило еще нескольких.

— Федор, твой выстрел удачнее!

За стеной взревели сотни глоток, через бойницы хлынул сплошной поток стрел. Они втыкались в деревянный пол, отскакивали от стен. Мы легли под бойницами. Федор удивленно проговорил:

— Это что такое — сроду они так много стрел на нас не тратили! Шевельнешься — стреляют, но чтобы вот так?

Через несколько минут железный ливень иссяк, шум штурма смолк. Что произошло? Мы осторожно приподняли головы. Ногайцы отступали, унося на руках тела убитых командиров. Мы с Федором пожали друг другу руки.

Больше атак не было. Мы вычистили пушки, зарядили, подтащили порох, а ополченцы — ядра и картечь. Теперь мы готовы к новому штурму.

Ночь прошла удивительно спокойно. А утром всех, кто находился в крепости, ошеломила странная картина. Татары рубились с ногайцами. Все были пешие, рубились саблями, кололи копьями, стреляли из луков. Чуть ли не все обитатели кремля взобрались на стены, чтобы увидеть бесплатное представление. Они что — сошли с ума? Чтобы союзники рубились насмерть на виду у неприятеля? О таком я не слышал.

Глядя из бойницы, Федор промолвил:

— Не поделили что-то, что ли? Только это должно быть очень большим.

Нам было невдомек, что виновниками являлись мы. Метким выстрелом я убил тысячника, а Федор — самого ногайского хана. Не знаю, что произошло между татарами и ногайцами, но ссора вылилась в кровавую бойню. Схватка длилась почти полдня, и полегло с обеих сторон народу не меряно и не считано.

Мы радовались раздору между неприятелем и молились, чтобы бой продолжался дольше. Пусть обескровят друг друга.

В этот день крепость никто не штурмовал, ночь тоже прошла без происшествий, а утром со стены раздались громкие и радостные крики часовых:

— Уходят, татары уходят!

Народ хлынул на стены. Это зрелище было удивительным. Уходили татары, а в стороне от них — шла вторая колонна — ногайцев. Заводные лошади несли сумки с награбленным имуществом горожан.

— Ура! — понеслось со стен.

— Уходят, наша взяла.

Ворота не открывали, боясь, что неприятель вернется. Народ на площади перед собором ликовал, обнимался. Я с трудом нашел Елену, обнял.

На площади появился воевода Хабар. Отовсюду неслись приветствия. Воевода приветственно махал рукой, пожимая протянутые ладони. Увидев меня, подошел, похлопал по плечу:

— Жив? Молодец! Не надумал еще в дружину? В это время из толпы выбежал незнакомый мне мужик — я просто мог поклясться, что видел его впервые. Он указал на меня рукой и заорал: — Я узнал его — он татарин!

— Мужик, ты чего? Какой из меня татарин?

— Он, он это! Держите его, люди! Я в него из арбалета стрелял, так он пригнуться успел. Он это — вот крест! — Мужик перекрестился.

— Да какой же он татарин? Я Георгия давно знаю, — молвил воевода.

— Он это был, только в халате синем и шлеме татарском. Предатель, бейте его!

— Подождите, разберемся. Ты где вчера был?

— На Дмитровской башне, с Федором, из пушки стрелял.

— Найдите Федора.

— А что меня искать — вот он я. — Из толпы вышел Федор. — Со мной он был, вместе стреляли.

— Ну, слышал? — повернулся воевода к мужику.

— А до этого он где был? — не унимался мужик.

Народ уставился на меня. Дружинники и ополченцы — из тех, кто видел меня в бою, смотрели ободряюще, настроение у остальных было плохим. Ответь я не то — разорвут на части. Надо собраться и отвечать четко.

— На стене, у Тайницкой башни, с Михаилом.

— Найдите Михаила.

Из толпы вышел ополченец.

— Ранен Михаил, но я был там, на стене, сам видел — рубился он, нас здорово выручил, на моих глазах троих татар жизни лишил.

Воевода повернулся к мужику:

— Ну, теперь видишь, что ошибся, что напраслину возводишь? Мужик юркнул в толпу и затерялся. Толпа разочарованно загудела и стала рассеиваться. Все испортила Елена.

— Юра, как хорошо, что все обошлось! Женщина кинулась мне на шею. Воевода не успел отойти от нас и услышал ее.

— Это он — Юра?

— Он.

Воевода указал дружинникам на меня:

— Схватить, не спускать глаз, в поруб его!

— За что, Хабар? Нет на мне вины.

— Разберемся.

Двое дюжих дружинников схватили меня за руки, сняли ремень с саблей и ножом и повели в городскую тюрьму, называемую порубом. Я бы мог отбиться и уйти, но тогда больше никогда я не смог бы возвратиться в Нижний, а здесь оставалась Лена. Да и честь моя для меня была не пустым звуком. Я надеялся, что воевода разберется, хотя всем происшедшим был шокирован. Меня что — всерьез принимают за татарина? Ну или пусть за лазутчика татарского?