Книга Стрелецкая казна, страница 40 – Юрий Корчевский

Рядом вонзил свою еще один охотник. Зверь зарычал так, что по спине пробежал холодок, свалил купца ударом лапы и рухнул на упавшего. Неужели закончилось? Я перевел дыхание.

Охотники бросились к зверю, воткнули ему в шею длинные охотничьи ножи, перерезали глотку.

— Купец! Тащите Гаврилу!

Перминов лежал под медведем, подмятый его весом. Мы с трудом столкнули зверя.

Шапки на купце не было, однако голова была цела, а спереди из тулупа был вырван огромный кусок, виднелась кровь. Купец был без сознания, но дышал.

— Быстро за санями. Одни — для купца, другие — под медведя. Несколько охотников побросали рогатины и побежали по проторенному следу в село.

Я встал перед купцом на колени, расстегнул тулуп, ножом вспорол ферязь и рубашку. На коже лишь порезы, четыре неглубокие раны — правда, кровят. Ощупал ребра: под пальцами ощущалась крепитация — это когда ребра сломаны и концы обломков трутся друг о друга, издавая подобие хруста. Прошелся руками по грудной клетке, ощупал руки и ноги. Осмотр успокоил. Просто удар был очень силен, но пришелся вскользь, а к потере сознания привел болевой шок от переломов.

— Полотенце подлиннее есть?

— Откуда?

Скинув с себя тулуп, я снял жилет, рубашку. Рубашку распорол на длинные полосы и с помощью мужиков туго перетянул грудную клетку купца. Застегнул на купце тулуп и оделся сам — чай, не лето, прохладновато.

Прибыли сани. Охотники перенесли в них купца, укрыли медвежьей шкурой. Я сам уселся в сани, один из слуг купца взгромоздился на облучок.

— Гони в город.

Охотники принялись снимать шкуру с медведя, а мы помчались в город.

Лошадку возница не щадил, охлестывая вожжами, и когда солнце начало садиться, мы проехали городские ворота.

Как только сани с купцом въехали во двор, из дома высыпала вся челядь. Они бережно перенесли купца на медвежьей шкуре в дом. Жене Гаврилы я наказал не снимать с него тугую повязку.

Самое главное для купца сейчас — это полный покой, тепло и уход. Я попрощался, пообещав вернуться завтра, и отправился к себе. Интересно, о чем хотел поговорить со мной Перминов? Ведь разговор так и не состоялся. Что называется, «сходил в магазин за хлебушком».

Встретив меня, Елена всплеснула руками, едва я снял тулуп:

— А рубашка где же?

Пришлось рассказать ей о ранении купца на охоте.

— Жить-то хоть будет?

— Милостью Божьей должен. Я прослежу, когда-то давно лекарем был.

Я вовремя прикусил язык, чуть не брякнув — «в другой жизни». Иногда бывает сложно не выдать себя воспоминаниями о будущем. Ни к чему грузить эту прелестную головку, язык женский как помело.

Следующим днем после заутрени я уже был в доме Перминова. Купец пришел в сознание, но был слаб, дышал едва-едва, боясь резкой боли при глубоком вдохе. Так пока и должно быть. Я осмотрел раны; попросив у челяди длинную плотную холстину, туго перепеленал грудную клетку.

— И долго мне так лежать?

— Седьмицу, не меньше. Потом можно будет вставать, а об охоте забудь до Масленицы.

— Какая охота? Охотники мои вернулись, шкуру привезли, сейчас обрабатывают. Рассказали, что ты меня без памяти увез. Ладно хоть живой остался. Знакомца жалко — убил его медведь; хороший мужик был, пусть земля ему пухом будет.

Мы попрощались.

Я захаживал к нему каждый день, с удовольствием наблюдая, как идет на поправку купец. Бог здоровьичком Гаврилу не обделил. Не многие из моих современников могли остаться в живых после такого. Тулуп помог — смягчил удар и не позволил когтям снять кожу.

Через неделю купец уже начал вставать и потихоньку ходить, придерживаясь за бок; иногда постанывал сквозь зубы, но, в общем, быстро шел на поправку. Я посоветовал ему найти у восточных купцов на торгу мумие, и, к моему удивлению, на следующий день увидел у него на столе это, напоминающее смолу, лекарство. Отщипнув кусочек, я положил его в рот. Да, это оно — этот вкус не спутаешь ни с каким с другим.

С кресла за мной с интересом наблюдал купец.

— Оно?

— Оно самое.

— Слава Богу, а то сумасшедшие деньги за него отдали — а ну как обманули?

Я объяснил ему, как принимать лекарство.

— В баню хоть можно? А то запаршивею скоро. А хочешь — вдвоем сходим. Сейчас распоряжусь, быстро затопят.

Делать мне в этот день было особо нечего, и я согласился. А пока прислуга накрыла стол, и мы не спеша отведали копченого угря, осетрового балыка, горячих еще пряженцев с разной начинкой.

Тут и банька подоспела. Любил я это дело. Бывало, вернешься после похода, весь пропыленный и пропотевший, смоешь с себя грязь — и как будто кожу новую надел, а вместе со старой сбросил и груз забот.

Купец толк в бане знал — знай себе, плескал на раскаленные камни хлебным, квасом, пока дышать стало нечем. Мы обходили друг друга веничками, полежали на полках, попотели, обмылись. Памятуя о ранении, в снег да в прорубь не выскакивали голышом.

В предбаннике уже стоял накрытый стол с самоваром, баранками, здоровенной головой сахара. Мы надели чистые одежды, уселись почаевничать. Благодать. Все-таки русская баня — не душ на скорую руку, и тело в чистоте держит, и дух укрепляет.

— Хорошо-то как! — Купец с шумом отпил из блюдца вприкуску с сахаром и баранкой.

Я последовал его примеру — действительно здорово. Попотели, утирая лица расшитыми льняными полотенцами, еще попили чайку, с вареньем. В глиняных плошках каких только видов его не было — малина, морошка, черника, костяника, груша и еще что-то такое, что даже на вкус определить сложно.

— Нравится?

— А то! Только понять не могу, из чего.

— Это приказчик мой расстарался, из-за моря привез, в Кафу нонешнее лето ходил с товаром, называется — фейху.

Господи, как же я сам не догадался, ведь пробовал раньше варенье из фейхоа, в гостях у знакомого армянина!

Напились мы чаю до отвала, выдули чуть ли не весь ведерный самовар. Блаженно отвалились на спинку.

— Смотрю я — очень ты полезный человек, Юра. Не знал о тебе, что знахарь, гляди-ка — раны уже затянулись и ребра почти срослись. Нашито, местные, кроме как кровь пустить да травы давать и не могут ничего.

— Травы — тоже хорошее лечение, но иногда слабы они, не при всех хворях помочь могут.

— Вот что…

Купец помедлил. Я весь обратился в слух.

— Только не смейся. Шли мы раз на корабле из Ганзы, подобрали человека, за обломок мачты держался, — потонул его корабль, злым штормом застигнутый. Кто он и как звать его — неведомо, только говорил по-русски. Недолго протянул бедняга, отдал Богу душу, а умирая, сказал тайное, чтобы, значит, в могилу с собой не унести. Про клад бесценный, что в Волхове реке покоится. Драккар викингов там затонул. Где, в каком месте — ничего более не успел молвить. Не возьмешься ли за поиски?