Онлайн книга «Alouette, little Alouette…»
|
– Только пока не знают, – сказал Максим, – как это… – …провести? – Через сенаты проведут, – отмахнулся Максим, – а не знают, как оформить или упаковать в такую обертку, чтобы массовый электоратель проглотил и тем самым развязал им руки. Фирестоун сказал задумчиво: – Наши люди уже начали готовить некоторые шаги. Воркующий голос мягко и нежно произнес над их головами: – Милый, к тебе направляется гостья… Впустить, не пустить, отказать, тебя нет дома, уехал, спишь? – Лежит пьяный, – добавил Фирестоун саркастически. – Как говорит, как говорит!.. Почти вижу, как она расстегивает пуговицу за пуговицей и даже снимает все с себя… Максим поколебался, бросил взгляд на невозмутимого Фирестоуна и буркнул: – Я никого не жду. Так что… не впускать. И не называй меня милым хотя бы при гостях… Фирестоун сказал довольно: – Вон оно! С чего и начнется бунт роботов. Через пару минут дверь красиво распахнулась, заиграла торжественная музыка. Аллуэтта вошла яркая, счастливая и нарядная, но увидела в кресле Фирестоуна, охнула. – Папа!.. Ты почему здесь? Я же просила тебя не заявляться к Максиму Максимовичу!.. Почему ты так поступил? Максим при всем неудовольствии, что она как-то сумела пройти к нему, вдруг ощутил некое странное чувство стадности, или как его еще назови, но они с Фирестоуном – два самца и потому сейчас как бы в одной команде. – Аллуэтта, – сказал он мягко, но строго. – С родителями нужно разговаривать вежливее. Сильверстер прибыл по моему приглашению, если тебе это так важно. Она распахнула рот. – Что-о-о? – Но тебе это не должно быть важно, – сказал он строго. – Иди на кухню и приготовь нам что-нибудь… что твой отец любит. Фирестоун спросил как ни в чем не бывало: – А что любишь ты? Максим надменно искривил губу. – Я ем все. Мужчине недостойно быть знатоком в еде. – Я тоже ем все, – ответил Фирестоун бодро. – А говоришь, мы разные!.. Люди дела все из одного металла. А остальные… из не при женщине будь сказано, а моя девочка, как вижу, уже становится ею. Аллуэтта фыркнула и ушла на кухню, слышно было, как сердито гремит посудой. Фирестоун хитро смотрел на Максима. – Так что мы обсуждали? – Координацию действий большого бизнеса, – тихо сказал Максим и покосился на открытую дверь кухни, Аллуэтта вполне может подслушивать, – и науки. На том поле, которое вроде бы не наше, но принимаемое теми футболистами, чьи решения больно отзываются в научной среде… – …и в бизнесе, – добавил Фирестоун. – Наверху во всех странах задумываются, как обуздать эту дурь. Аксиома, что человек с возрастом умнеет. Даже тот, кто ничему вроде бы не учится и никакие курсы не посещает, все же с каждым годом обогащается жизненным опытом, что позволяет… ну, скажем, реальнее оценивать, что происходит. Максим снова покосился на дверь, сдержался от дерзости, что вертелась на языке. – Как говорят в детском саду, – обронил он, – это аксиома. – Не секрет, – сказал Фирестоун все так же невозмутимо, – что революции совершаются молодежью, которую в своих целях ведут один-два хитрых жука среднего возраста. У молодежи энергии много, ума мало. Вот ее энергию используют те, у кого ума хватает сообразить, как этих молодых честных дураков разжечь, натравить и бросить хоть на танки, хоть на стены правительственных учреждений. Максим все больше прислушивался к звукам, доносящимся из кухни. – Ну? – сказал он отстраненно. – Так вот, – закончил Фирестоун, – сейчас в самом деле на законодательном уровне принимаются меры, чтобы этих хитрожопых вовремя нейтрализовать. У меня сведения из первых рук! Страной должны управлять эксперты, а ими не становятся в тридцать лет. На митингах же вообще, напоминаю, школьники да студенты!.. А еще уже почти принят в подкомитетах закон насчет ограничения в выборах для слишком молодых… Осталось только голосование во вторник, но, уверен, пройдет большинством голосов. Даже абсолютным. – Ого, – сказал Максим заинтересованно, – сильно пришлось смягчить для прохождения? Фирестоун тоже покосился в сторону кухни. – Всего на пару лет, – сказал он довольно. – Сенат, конгресс, Государственную думу, кнессет, Великий Хурал… всех достала эта бездельничающая молодежь! Ишь, не знают, как навести порядок в собственном доме и дворе, а берутся указывать, как рулить страной и каким курсом вести!.. Если честно, жизнь настолько усложнилась, что сейчас не то что двадцатилетний, даже не всякий взрослый может разобраться в усложненных программах кандидатов в президенты! Такие избиратели ориентируются на их внешний вид, мускулатуру и уверенный голос, а это, увы, совсем не то, что на самом деле нужно управляющему страной. Из кухни донеслась мягкая мелодия, в широкий проем вкатился столик, мигом оценил, где расположились ученый и магнат, подъехал и убрал шарики, заменяющие устаревшие колесики. На столешнице два десятка тарелочек с горками аппетитно пахнущих штук, из которых Максим узнал только поджаренные куриные грудки, четыре высоких стакана с напитками. – Хорошо она вас кормит, – заметил Фирестоун с одобрением. Максим взглянул косо. – Сегодня зашла ко мне второй раз. И то наверняка по делу. Первый раз просто как курьер… – Молодец девочка, – одобрил Фирестоун. – Как курьер?.. Умница. Максим стиснул челюсти, магнат все истолковывает по-своему, что ему ни объясняй, но смолчал и принялся за незнакомые блюда. На что только простой народ не расходует ум и энергию, у него даже хватает наглости и дурости утверждать, что это искусство, что равно и даже выше достижений науки, ведь искусство вечно… ха, посмотрим, что останется от вашего искусства еще через несколько лет… – Что-то соли маловато, – сказал Максим. – Пойду поинтересуюсь. – Больно не бей, – сказал Фирестоун вдогонку. – Хотя, вообще-то, чем сильнее жену бьешь, тем суп вкуснее. Максим вышел на кухню, Аллуэтта сразу же обернулась, все еще злая и расстроенная. Он спросил злым шепотом: – Как ты вошла? Она широко и предельно невинно распахнула глаза. – Меня впустили… – Как?.. Даже без предупреждения? Она ответила тем же торопливым шепотом: – Наверное, твоя квартира скачивает апдейты?.. И сама устанавливает все скопом? – Ну да, – ответил он, – когда мне возиться с каждой по отдельности? Но не во вред же мне себе устанавливать! Она прошептала: |